Переворот 9 термидора (27 июля 1794 года), казнь Робеспьера и его сторонников среди руководства исполнительной власти, жестокое подавление выступления низов в их поддержку явили собою установление режима диктатуры коммерческого капитала. Вся внутренняя политика, отношения с другими странами оказались подчинены торгово-спекулятивному интересу, ростовщическому произволу.
Замечательную характеристику первым шагам этого режима дал А. Манфред: “Республика свободы, равенства, братства показала свою буржуазную суть. Это был грубый мир жестоких страстей, яростной грызни за раздел добычи, ... спекуляции, хищного эгоизма без всякой жалости, создании личного богатства на крови и поте других... народ был отдан на растерзание спекулянтам и ворам... После казни Робеспьера никто больше всерьез и искренне не интересовался нуждами народа. Кого могло заботить несчастье других? Каждый за себя!
Тезис Робеспьера о гордой бедности стал объектом шуток. Только богатство стало достойно уважения. Шляпы долой перед золотом! Деньги, частные дома и дворцы, земельные владения, вот вечные ценности, достойные обожания и преклонения”.
Полезно оценить и кадровый состав верхнего эшелона этого режима диктатуры коммерческого политического интереса. За исключением талантливейшего математика и выдающегося организатора армии Карно, в Директории и рядом с ней — ни одного талантливого деятеля! Ни одного! И понятно почему. Для того чтобы сделать коммерческий капитал, не обязательно быть человеком образованным, умеющим в каком-то деле, знающим и тем более талантливым. Наоборот, все эти качества, а особенно талант, мешают торгово-спекулятивным операциям, взяточничеству, казнокрадству. Талант, образование, культура — качества социальные, они неизбежно накладывают на поведение человека рамки общественного сознания, в той или иной мере тревожат чувство ответственности за поступки против общества. А потому им не ужиться там, где витийствует вседозволенность коммерческого капитала.
Да, кроме “великого стратега победы” Карно, ни одного талантливого деятеля не посмела привлечь в свои ряды исполнительной власти Директория в первые годы своего диктата. Но и Карно в конце концов должен был бежать за границу после участия в попытке переворотом смести эту банду воров и политических авантюристов от всевластия над страной. Все пять лет своего господства Директория боялась всех и всего, что бы не проявило себя дельным и талантливым, ярко одаренным.
Социальная база поддержки режима спекулянтов, воров и защищавших их интересы политических пройдох была естественно ничтожной. А за пятилетие очевидной неспособности управлять государством устойчиво снижалась. Любой ценой удержаться у власти! — вот доминанта поведения деятелей режима, в первом ряду, в первую голову Барраса, его первого лица и символа.
Коммерческий интерес есть интерес сиюминутного риска, лавирования в сиюминутных обстоятельствах, поисках максимальной выгоды в этих обстоятельствах. Он не способен к планированию, тем более долгосрочному, его стихия — краткосрочные операции. Очевидно, что и режим этого интереса оказался не в состоянии выработать перспективную программу, сколько-нибудь продуманную политику для государства. Всякая стратегия в политике была отброшена в сторону, осталась только тактика — удержаться у власти любой ценой, сегодня, сейчас, а завтра будет видно. И ...apres nous le deluge — после нас хоть потоп!
Такая тактика требовала в любом случае ослабления представительной власти. Ослабление представительной власти стало настоятельной задачей для правящей верхушки крупных собственников и бюрократов, когда все слои населения перестали верить бесконечной болтовне лидеров режима, де, вот-вот наступит поворот к лучшему и начнется подъем к процветанию. Через два года вынужденного лавирования в конфронтации с законодательной ветвью власти исполнительная власть Директории протащила в свет новую Конституцию, согласно которой представительные органы фактически отстранялись на “периферию” выработки решений активной политики, больше не имели возможности серьезно мешаться в ногах главных деятелей режима. Протащила, ... и тут же стала нарушать свою же Конституцию! Что может быть более красноречивым доказательством вырождения режима во власть по обслуживанию асоциальных кланов представителей спекулятивно-коммерческого интереса?!
Бальзак, аналитические способности которого высоко ценил Энгельс, так писал о том времени: “Не поддерживаемые более ни великими моральными идеями, ни патриотизмом или Террором, что некогда заставляло выполнять их, декреты Республики создавали на бумаге миллионные поступления в бюджет страны и множество солдат для ее революционной армии, однако ничто не поступало в Казну и армия не получала необходимого пополнения. Продолжение дела Революции оказалось в руках людей неспособных, и законы в их исполнении и применении к реальностям жизни носили отпечаток давления и игры обстоятельств, вместо того, чтобы над этими обстоятельствами доминировать”.
Все попытки Директории остановить или, по крайней мере, уменьшить инфляцию, “оттащить” ее от грани гиперинфляции проваливались с треском, — цены росли постоянно и безудержно. Все законы и постановления Директории по стимулированию производства, поддержке предпринимательства ни к чему не приводили, так как нестабильность в обществе, в политике, ясно осознаваемое всеми отсутствие государственной стратегии, высокая инфляция делали бессмысленными проекты по среднесрочному, — не говоря уже о долгосрочном, — кредитованию промышленности.
Эта вопиющая неспособность исполнительной власти управлять страной разочаровала класс коммерческих капиталистов, раздражала его и в конечном счете настроила против режима, порожденного спекулятивно-коммерческим политическим интересом. Наворовав, награбив, наспекулировав, самая богатая прослойка выразителей коммерческого интереса начинала заботиться уже не столько о приобретении богатства, сколько о том, как эти богатства обезопасить, сохранить, получить возможность ими спокойно пользоваться, распоряжаться. Ей настоятельно становился нужен стабильный долгосрочный порядок, — но именно такого порядка не в состоянии был обеспечить режим Директории.
Директория вообще никогда не поднималась до искренних идей о защите интересов страны, народа, а тут перестала защищать интересы класса, который ее привел к власти. Все, на что она оказалась способна, — это защищать исключительно интересы ограниченного круга дельцов, которые пролезли наверх исполнительной власти. Эти дельцы представляли собой небольшую часть самой крупной буржуазии, которая во время революции обогащалась, не гнушаясь никакими средствами, и тесно связанную с ней высшую бюрократию. Не имея массовой социальной базы политической поддержки, она скатилась к политике балансирования, яростной борьбе со всеми, кто ставил под сомнение ее право на власть, будь то справа или слева. Ее политика порождала в противоборствующих группах внутри правящей верхушки ожесточенные склоки, до которых не было дела большинству в стране. Вследствие чего аполитичность и апатия, как заразная болезнь, распространялись среди широких слоев населения Франции. “Le peuple est demissione. — Народ ушел в отставку”, — не без цинизма заметил деятель Директории Редерер.
