века занимается. Недавно виделись. Он мне даже книгу свою подарил. Его интерес – выдающиеся личности. Писатели, художники, ученые, просветители, полководцы. Он исследовал их влияние на что-то… Не помню, на что. Вдруг сможет помочь. Вероятность ничтожно мала, но все же.
– Как ты ему объяснишь, откуда платок?
– Не буду я ничего объяснять! Покажу фотографию. Вряд ли он станет меня в чем-то подозревать.
Софья сфотографировала платок и, глядя на него, задумчиво произнесла:
– Что же все-таки в него заворачивали?
– Была бы возможность сделать экспертизу, – в тон ей сказал Иван.
– В полиции могли бы.
– Могли бы.
– Тогда что мешает?
– Мысль, что платок и то, что в нем было, могут ухудшить и без того хреновое положение.
– Чье?
– Мое. Я вообще удивляюсь, почему я до сих пор не в изоляторе по подозрению в убийстве.
Софья быстро посмотрела и отвела взгляд. Она тоже была удивлена этим обстоятельством. По крайней мере, до его прихода.
– Этот человек был убит моим ножом. Представляю, сколько там моих пальцев осталось!
– Но ведь убийца тоже держал его в руках.
– Уверен, что на нем как раз были перчатки.
– Откуда такая уверенность?
Иван помолчал, словно обдумывая что-то, потом взглянул на нее и заявил:
– Я абсолютно убежден, что убийство не было случайным.
Шоколадная бровь дрогнула. Он заторопился.
– Я все внимательно осмотрел, когда пришел. Никаких следов драки. Ничего! К человеку подошли со спины и ударили. Без лишних слов.
– А печку кто разворотил?
– Думаю, дело было так. Убийца следил за рабочим – если он действительно рабочий – и знал, зачем тот вернулся в квартиру после того, как вся бригада ушла. Он подождал, пока рабочий сделает свое дело – то есть разворотит печку и достанет коробку, – потом очень быстро зашел, убил, забрал то, что было завернуто в платок, и ушел. На все про все ушло минут пять, а то и меньше.
Софья смотрела во все глаза. Рассказывает, будто сам видел. Это подозрительно. Или нет?
– Ничего другого я предположить не могу. Если выяснить, что достали из печки, можно вычислить убийцу.
И как, интересно, он собирается выяснять? Не лучше ли предоставить это профессионалам?
– А почему ты не хочешь, чтобы вычислениями занялись в полиции? – спросила она, пытаясь уловить его реакцию.
– Не то чтобы не хочу, но…
– Не доверяешь правоохранительным органам?
– Дело не в доверии. Просто уж больно моя версия напоминает приключенческий роман. Менты не воспримут ее серьезно. Вот если бы у меня на руках были весомые факты, а не просто раздавленная коробка и пыльный платок, тогда конечно.
– Ты потому и пришел? Хочешь, чтобы я тебе помогла добыть эти самые факты?
– Ни в коем случае! Узнаешь что-то про хозяйку платка, и на том спасибо!
– А если ничего не узнаю? Это же как пальцем в небо ткнуть!
– Тогда забудь об этом деле, и все.
– Не дури мне голову. Ты не за этим пришел.
Умная какая. Иван вздохнул. Зря он явился.
– Я просто хотел оставить платок и коробку у тебя. Больше негде их хранить.
– Спасибо за доверие, но ты меня недооцениваешь!
Иван нахмурился.
– Пойми, все, что мы тут насочиняли, возможно, не имеет никакого смысла.
– А если имеет?
– Тогда тем более. Не хочу тебя втягивать.
– Ты уже втянул!
– И жалею об этом. Вдруг мне придется… задержаться в кутузке.
– Глупости! Тебя отпустят через два дня. Зачем хозяину квартиры убивать рабочего? Про коробку в полиции ничего не знают, значит, мотива у тебя нет.
– Но других подозреваемых тоже. Пока они не появятся, меня будут держать в камере и попытаются…
– А как убитый узнал о коробке? – перебила Софья.
– Очень интересный вопрос. Возможно, он жил здесь раньше, знал, что тут хранится ценная вещь, и как только нашел способ до нее добраться…
– Или сам спрятал коробку в печке, а потом вернулся за ней, когда узнал, что в квартире делают ремонт и могут найти тайник.
– Вряд ли сам. Коробка пролежала внутри не менее…
– Ста лет? Уверен? Нельзя судить по дате изготовления леденцов.
– Возможно, но коробку спрятали очень давно, поверь. Не год и не два назад.
Софья покрутила головой. Убитый все не давал ей покоя.
– Я узнаю у Колобова, кто он таков, этот мужичок, и как попал в бригаду.
– Да с чего ты взяла, что он из бригады? То, что на нем была рабочая одежда, ни о чем не говорит.
– Полиция установит личность, и мы узнаем…
– Ничего не узнаешь. Ты вообще ни при чем.
Она вздернула подбородок и взглянула, как ей казалось, бесстрашно и гордо.
– Я попробую чем-нибудь помочь.
– Софья, нет!
– Я умная.
– Это я уже понял, но дело не в этом. Судьба рабочего тебя не впечатлила? Неужели непонятно? Если ты хоть на миллиметр приблизишься к убийце…
Наверно, Иван прав. Даже не наверно, а точно. Мероприятие практически безнадежное. Что мы, собственно, можем: выяснить, кому принадлежат инициалы? Ну выясним, и что это даст? Возможно, звали ее Люсинда Рыдвайкина, и она никогда тут не жила, а платок – просто подарок милому дружку. Узнать, что было завернуто в этот дурацкий платок? Каким образом? Это же невозможно без специального оборудования! Сведения о бывших жильцах вообще могут повести по ложному пути. А если выяснится, что убитый никакой не рабочий из бригады Колобова, то что остается? Ровным счетом ничего! Только ждать, когда Ивана посадят за убийство.
И зачем он вообще к ней пришел? Чем она может помочь?
А с другой стороны, раз пришел, значит, ему важно, чтобы она, Софья, поверила. Ведь так?
Она взглянула пытливо и увидела, что он смотрит на нее с нешуточной тревогой.
Жаль, что когда-то ей в голову не пришло поступить на юридический. Сейчас бы разложила цепочку дедуктивных умозаключений, и все стало бы ясно. А так придется действовать методом научного тыка.
Иван видел: несмотря на очевидную бесперспективность и нешуточную опасность, которая ей грозит, Софья борется с искушением ввязаться в расследование. Он решил надавить посильнее:
– Софья Павловна, я вас убедительно прошу, откажитесь от вмешательства в это дело. Вы не специалист. Все кончится плохо. Очень плохо. Непоправимо плохо.
– Я знаю.
– Если меня арестуют – а в этом я почти не сомневаюсь, – ты останешься одна. И тогда опасность удесятерится.
– Я понимаю.
– Если ты умная, то немедленно дашь слово ничего не предпринимать! Мне и так будет тошно в камере, не прибавляй беспокойства за твою жизнь.
– А зачем тогда ты мне все это рассказал? Меньше знаешь, крепче спишь.
– Мучила мысль, что ты считаешь
