Коттедж «Синий колокольчик». Там Тилли живет. Название явно придумали уже потом. Раньше в коттедже селились батраки. Бедные крестьяне, сплошь грязь и кровь, подыматься ни свет ни заря, скотину в поле выгонять. Тилли играла в Гарди[38] — ой, много лет назад, на Би-би-си, много чего узнала тогда о сельскохозяйственных рабочих.
«Мы вам сняли прелестный коттедж, — сказали ей, — обычно его отпускникам сдают». Съемочную группу рассовали куда попало — в пансионы, дешевые гостиницы в Лидсе, Галифаксе, Брэдфорде, дома снимали, даже трейлеры. Пусть бы «Трэвелодж» выстроил гостиницу на площадке, и дело с концом. Тилли была бы рада жить в уютной гостинице, трех звезд вполне хватило бы. И ей не сказали, что в коттедже придется жить с Саскией. Да и Саскию, судя по ее лицу, не предупредили. Не то чтобы Тилли имела что-то против лично Саскии. Кожа да кости, ужас какая тощая, живет свежим воздухом и покурками — диета дейм Фиби Марч.
— Вы же не против? — спросила она Тилли, первый раз достав пачку «Силк Кат». — Я только у себя в комнате буду курить и на улице.
— Ради бога, милая, — сказала Тилли. — Вокруг меня всю жизнь курят. — (Удивительно, как она до сих пор жива.)
Не хотелось ссориться с Саскией. Тилли вообще ненавидит ссориться. Странное дело — Саския такая чистюля (прямо одержимая, явно нездорова, в одиночку ведет войну со всеми микробами во вселенной), а курение — такая грязная привычка. Хуже всех, конечно, балерины — эти как выскочат из класса, так сразу давай дымить. Легкие совсем прокопченные. Тилли как-то жила с одной балериной. Это когда Фиби выехала из квартирки в Сохо (1960-й — обеим выдалось ничего себе десятилетие), устремилась дальше, переехала к режиссеру из Кенсингтона, к Дагласу. Вообще-то, он принадлежал Тилли, но Фиби не терпела, когда у Тилли что-то было, а у нее, у Фиби, не было. Очень красивый мужчина. По обе стороны фронта воевал, а то как же. Бывают люди малахольные, как говорят на севере. Фиби попользовалась им и где-то через год бросила. Тилли с Дагласом дружили до конца. Ну, до его конца.
Саския играла подругу Винса Балкера, детектива-сержанта Шарлотту (Чарли) Лэмберт. Вы особо не болтайте, но в мире встречаются актрисы и получше. У Саскии в арсенале было всего две гримасы. Одна — «встревожена» (с вариацией «крайне встревожена»), другая — «раздражена». Бедняжка, очень узкий диапазон; впрочем, как и многие, в телевизоре смотрелась хорошо. Тилли видела ее на сцене в Национальном. Кошмар, чистый кошмар, но никто, похоже, не заметил. Новое платье короля. (И снова тень дейм Фиби.)
Теперь она была в очках и взаправду видела, что вокруг творится страшное. Раньше по средам закрывались рано. Отец опускал жалюзи в лавке на Земле Зеленого Имбиря и отправлялся к своей иной таинственной жизни в обществе прочих ротарианцев. И вечно копался в огороде, хотя овощей что-то не вырастало. Теперь рано никто не закрывается, все вечно открыто, нас манит суеты избитый путь, проходит жизнь за выгодой в погоне.[39] И куда все деньги подевались? Засыпаешь в процветающей стране, просыпаешься в нищей — как же так? Куда делись деньги и почему нельзя их вернуть?
Надо выбираться из этого богом оставленного места, продвигаться к автостоянке. «Думаете, вам стоит водить?» — спросил ее помощник режиссера, когда ей несколько раз подряд не удалось задом въехать на парковочное место возле съемочной площадки и ему пришлось парковать ее машину самому. Какой нахал! И к тому же одно дело — водить, другое — парковаться. Ей всего за семьдесят, в этой старой курице жизни еще — о-го-го.
Высоко над самым миром. Она струсила. Как можно так поступать с ребенком? Совсем ведь кроха. Бедная крохотуля. Шумное старое сердце Тилли разрывалось. Если б у Тилли был ребенок, она бы кутала его в овчинку и носилась бы с ним как с яйцом, гладким и круглым. Она потеряла ребенка, еще в Сохо. Выкидыш, но она никому не сказала. Ну, только Фиби. Фиби, которая уговаривала ее избавиться от ребенка, мол, у нее есть один врач на Харли-стрит. Все равно, говорила, что к зубному сходить. Тилли такое и в страшном сне не приснится. Ребенок прожил в ней почти пять месяцев, угнездился внутри ореховой соней, а потом она его потеряла. Настоящий уже был ребенок. Сейчас, наверное, спасли бы. «Оно и к лучшему», — высказалась Фиби.
Больше такого не повторялось, — видимо, Тилли избегала. Может, если б она вышла замуж, нашла бы хорошего мужчину, поменьше думала о карьере. Сейчас бы за юбки цеплялось семейство, сильный сын или ласковая дочь, внуки. У нее была бы жизнь, она бы не торчала в этой глухомани. Тилли и сама с севера (давно это было), но теперь север ее пугал — что город, что деревня. С севера — точно ветер, точно Снежная королева.
Тилли понимала, отчего первые люди решили переселяться из Африки, но вот зачем они пошли дальше ближних графств — убей не понять. Какая она дура, надо было поехать в Харрогит, погулять по одежным лавкам, пообедать «У Бетти». Как же она не сообразила. Ни татуированной тетки, ни бедного ребенка не видать. Подумать страшно, каково этой девочке живется. Надо было помочь, ах как надо было. Тилли ослепла от слез.
В газетном киоске она купила «Телеграф», пачку «Холлс-Ментолипт» от горла (чтобы связки работали) и батончик «Кэдбери фрут-энд-нат» себе в утешение. Выходные — это значит не кормят. Тилли любила еду на площадке — обильные жареные завтраки, настоящие пудинги с заварным кремом. Сама она стряпала ужасно, дома жила на тостах с сыром.
Мелочи не нашлось, и она протянула девушке за стойкой двадцатку, однако девушка дала сдачу с десяти.
— Простите, — промямлила Тилли — ругаться невыносимо, — но я вам дала двадцать.
Девушка глянула равнодушно и ответила:
— Вы дали десять.
— Нет-нет, извините, я дала двадцать, — сказала Тилли.
Все нутро от этого спора скрутило в узел. Сколько лет прошло — спасибо отцу. Уж он-то никогда не ошибался. Крупный задиристый мужчина, филе трески хлопал на мраморный прилавок, точно урок этой треске преподавал. Да и Тилли получила от него пару уроков. В итоге сбежала, больше не возвращалась на Землю Зеленого Имбиря, в Сохо стала новым человеком, как многие и многие девчонки до нее.
— Я дала двадцать, — мягко повторила она. Накатывала обида. Успокойся, сказала она себе, успокойся. Дыши, Матильда!
Девушка за стойкой извлекла из кассы десятку, предъявила, словно других доказательств не требуется. Но это же может быть любая десятка! Сердце неприятно громыхало у Тилли в груди.
— Я давала вам двадцать, — снова сказала Тилли.
Сама услышала, что уверенности в голосе поубавилось.
Она сняла деньги в банкомате, он ей выдал двадцатки. В кошельке ничего больше не было, она ведь поэтому и дала девушке двадцать фунтов. За спиной уже заворчала очередь, кто-то рявкнул: «Давай шевелись!» Казалось бы, столько лет играет, могла бы научиться входить в роль, — в конце концов, в чужой шкуре ей удобнее всего. Властный, внушительный персонаж, леди Брэкнелл, леди Макбет, сообразила бы, как поступить с девушкой за стойкой, но, поискав, Тилли внутри обнаружила только себя.
Девушка смотрела сквозь нее, будто Тилли никто, пустое место. Невидимка.
— Вы просто воровка, — внезапно произнес голос Тилли. Слишком пронзительно. — Обычная воровка.
— Отвали, корова старая, — ответила девушка, — а то охрану позову.
Чтобы выехать с многоэтажной парковки, понадобятся деньги. Куда же это она подевала кошелек? Тилли порылась в сумке. Нету кошелька. Еще раз проверила. Все равно нету. Полно разной ерунды, которой в сумке совсем не место. В последнее время Тилли замечала, что там стали возникать всякие вещи — брелоки, карандашные точилки, ножи и вилки, подставки под бокалы. Откуда взялись — непонятно. Вчера нашла чашку с блюдцем! Многовато посуды, — видимо, она собирает сервиз. «Клептомания одолела, Тилли?» — засмеялся Винс Балкер на днях в столовой. «В каком смысле, милый?» — спросила она. На самом деле его зовут не Винс. На самом деле его зовут… хм.
У матери над очагом висели каминные приборы и хлебная вилка с длинной ручкой. Она вечно эти приборы натирала. Терла что ни попадя. Отец любил, чтоб было чисто, — они бы с Саскией поладили. На ручке у вилки были три мудрые обезьяны. Не вижу зла. Дома-то зло на каждом шагу. Тилли, бывало, сидела у огня, булочки поджаривала, а мать намазывала их маслом. Булочки нацеплялись на эту вилку. Отец однажды вилкой запустил в мать. Как копьем. Застряла у матери в ноге. Мать взвыла, как животное. Нищее, голое, развильчатое существо.[40]
Тилли вывалила содержимое сумки на сиденье. Загадочная столовая ложка и чипсы с луком и сыром. Она их не покупала, она не любит чипсы, как они тут оказались? Кошелька нет. Сердце стиснул страх. Куда делся кошелек? В газетном киоске еще был. Может, эта ужасная девица забрала — но как? И что теперь делать? На этой парковке она как в капкане. В капкане! Позвонить кому-нибудь? Кому? Без толку звонить лондонским знакомым, чем они тут помогут? Эта милая девочка, помощница продюсера, она еще записала Тилли к оптику, — как же ее звали? Тилли поразмыслила — ноль. Индийское имя — сложнее вспомнить. Она повторила алфавит — А-Б-Г-В-Д, нередко помогало завести память. Еще раз повторила алфавит — опять ноль. Мозги у Тилли были да сплыли.
