После небольшой, но горячей дискуссии, несмотря на все попытки Кока пропихнуть на первый план и свой портрет, — было единогласно решено повесить в комнате на видном месте только фотографию Муры. Мура была польщена.
На этом общий энтузиазм к фотографированию как-то угас сам собой. По настоянию Цыпы остаток дня жильцы провели в работах по благоустройству своих спальных мест и жилища.
— Всё должно выглядеть прилично, — приговаривала Цыпа, ловко подметая крыльями пол и стряхивая пыль с мебели. Хомо даже приволок откуда-то старинную керосиновую лампу с треснувшим стеклом, типа «летучая мышь», а затем решил прибить оторванную нижнюю петлю на входной двери. Чтобы её укрепить, Хомо, приготовив молоток и гвозди, попросил Кока придержать дверь, чуть-чуть её приподняв. В это дело хотел было сунуться и Крыс, но, прикинув на глаз вес двери, вовремя одумался, — наверное, заподозрив, что это может закончиться крупным ремонтом его собственных конечностей, а то и головы. Тем временем, Хомо уже прижал дверную петлю и держал молоток наготове, а Кок, отложив в сторону свои драгоценные часы и ухватившись лапой за нижний угол двери, крякнул и изо всех сил рванул её вверх. Дверь тоже крякнула и, вылетев из верхней петли, со всего маху бухнула по голове Хомо. Хомо, распластавшись под дверью, в самых сильных выражениях высказался об умственных способностях Кока и всех его ближайших родственников. Хорошо ещё, что дверь несколько приглушала его высказывания, хотя, вообще-то, можно было и разобрать кое-что про куриные мозги, курицу мать и законченных идиотов. Несколько поуспокоившись, для второй попытки на помощь позвали Сержанта, который до этого момента вместе с Крысом и Вороном с критическим видом наблюдал за происходящим. Сержант подошёл, повернул голову набок и намертво ухватился за торец двери. Кок, попробовав пошевелить дверь, заметил, что он не Геркулес и даже не Атлант и не может приподнять дверь вместе с каким-то бегемотом. Наконец, общими усилиями дверь вывели в нужное положение, и Хомо, с первого же недюжинного замаха, промазав по шляпке гвоздя и угодив молотком себе по пальцу, взвыл и опять начал выражаться, к сожалению, далеко не последними словами из нашего современного обихода, заимствованными отнюдь не из толковых словарей для расширения культурного словесного запаса у благородных девиц. Крыс внимательнейшим образом слушал и вовсю запоминал. Однако, гвоздь был всё-таки вбит, и дверь стала на место. После этого Кок, выпятив грудь и поглядывая на Цыпу, наверное, целых десять минут расхаживал взад и вперед перед дверью, то открывая, то закрывая её, со страшно гордым видом, точно подросток, впервые вбивший дома свой первый гвоздь.
— Вот это дверь, так дверь, — приговаривал он. — Вот, что значит с умом взяться не за своё дело.
Найденные в подвале остатки припасов им явно не помешали, и, когда все хоть как-то поели, Крыс сказал:
— Неплохо бы ещё послушать чью-нибудь историю. Ворон, может, ты нам теперь что-нибудь расскажешь про себя.
— Вообще-то, была моя очередь, — сказал Кок.
— Наша, — поправила Цыпа.
— Но уж, конечно, мы уступим старейшине, — важно промолвил Кок.
Ворон нерешительно согласился:
— Хорошо, но я не смогу вам кратко рассказать всю свою историю. Если я начну рассказывать вам всё, что повидал на своём веку, — нам не хватит и года. Многое случилось за сто с лишним века.
— А ты расскажи нам что-нибудь интересное, — сказал Крыс с неподдельным энтузиазмом.
— Или даже что-нибудь поучительное, — добавила Цыпа.
При слове «поучительное» Крыс поморщился.
— Не знаю, не знаю, — с сомнением промолвил Ворон, — правда, мне приходит на ум одна баллада, которая и ко мне имеет прямое отношение. Называется она «Вечная дуэль» или «Черный ворон» и посвящена извечной борьбе добра со злом. Давно было это дело, я тогда во Франции жил, а ведь так ничего и не изменилось с тех пор. Ну, да ладно уж, слушайте.
На заре, когда мысли ясны и свежи,И туман поднимается с поля,Дуэлянты сошлись, чтобы счёты свести,С кем победа? — На то божья воля…
На одной стороне мушкетёры стоят,На другой— кардинальские стражи,Исподлобья в упор друг на друга глядят,В чём-то схожи они и не схожи.
На одной стороне: честность, верность, порыв,На другой — вероломство и косность,На одной стороне к бескорыстью призыв,На другой— эгоизм и подлость.
В секундантах у них трусость, ненависть, страх,Вместо слуг— ложь, покорность и корысть,В стороне, как всегда, чуть поодаль в кустах,Рассудительность и осторожность.
Чёрный ворон засел как судья на ветвях,Вдруг закаркал — «К чему промедленье?»Но не нужен сигнал, — уже тысячи летПоединок идёт и сраженье.
Кто сильнее? Ответ нелегко подыскать,В наших душах борьба ежечасно:На одной стороне— правда — матушка-мать,На другую ложь тянет нас властно.
И сверкают клинки, и мелькает кинжал,Храбрость— в лоб, подлость— сзади и сбоку,Хоть столетья идут, не проходит запалБитвы насмерть, вовек и без проку.
Прослушав балладу, слушатели с умным видом помолчали, каждый по-своему размышляя о безуспешной борьбе добра со злом. Сержанту почему-то вспомнились наглые соседские коты, воровавшие мясо из его миски, и его прежняя, всем недовольная и злющая хозяйка, а Муре— все собаки, независимо от степени их дворянского происхождения и прочих достоинств. У Крыса в памяти настырно маячил фокстерьер. Затем Сержант спросил:
— А почему баллада называется «Чёрный ворон»? Ты же где-то там в кустах отсиживался?
Ворон с достоинством ответил:
— Я — птица вещая. Не пристало мне встревать в мелкие дрязги. Я заранее знал, чем дело не кончится.
— Как это не кончится? А чем же оно кончилось? — спросил озадаченно Крыс.
— Ничем, — кратко возвестил Ворон.
Крыс замолк, по-видимому, решив не перенапрягать свои мозги. После баллады, рассказанной Вороном, Кок как-то потускнел.
— Ну, вообще-то, у нас с Цыпой очень обыденная история, — сказал он без присущей ему важности.
— Каждому — своё! — философски изрёк Ворон.
— Ворон, а почему вы живёте здесь один? — про себя слегка обидевшись на замечание Ворона, решила в отместку задать исконный женский вопрос Цыпа. — А где же ваши жена и дети?
Ворон с минуту помолчал, затем произнёс:
— Это очень грустная история, так что и рассказывать ничего не хочется. Я уже тридцать лет как вдовец. Мы, вороны, второй раз пары себе не ищем.
— Вот видишь, Кок, какие бывают настоящие мужья, — не преминула заметить Цыпа. — Извините, Ворон. Очень жаль, что я затронула такую печальную тему.
— В жизни много печального, — спокойно произнёс Ворон и, помолчав, сказал, задумчиво глядя куда-то вдаль:
— Я со своей избранницей познакомился в далёких краях, — там, «куда отсюда и ворон костей не занесёт», — в южных степях России. Хорошее было время, — молодое. И кормов там было много. Мы для развлечения даже сусликами там промышляли.
— Так ты, Ворон, и меня мог бы съесть? — удручённо перебил Крыс.
— Все в жизни поедают друг друга, — уклончиво ответил Ворон и, по-видимому, вспомнив что-то хорошее, более весело сказал:
— И воронята у нас тогда были почти что каждый год, но потом все они разлетелись кто куда. Правда, недавно, лет двадцать назад, один из них прилетал с женой ко мне в гости. Славно мы попировали тогда.
— Сусликами? — встревоженно спросил Крыс.
— Да дались тебе эти суслики. Они что? Твои родственники?
— «Все люди— братья», — укоризненно проквохтала Цыпа.
— Ага! Пока наследство не начнут делить, — насмешливо заметил Хомо.
— «Ворон ворону глаз не выклюет», — неопределённо проронил Ворон.
— Ну, может, Сержант нам свою историю расскажет, — сказал Кок, решивший, по-видимому, отвлечь Ворона от грустных мыслей, а заодно и самому поднабраться опыта в изложении.
