В другой комнате, этажом ниже, Эстер почти в полной темноте рассматривает силуэт Альберта. Он лежит на спине, глаза его закрыты, а лицо нарочито спокойно. Эстер догадывается — он еще не спит. Красота его лица обезоруживает ее. Эта впадина между лбом и носом, легкая припухлость нижней губы. Глядя в его лицо, она чувствует, как внутри у нее что-то натягивается, словно какой-то нерв напряжен и ему необходимо расслабиться. Она протягивает к мужу руку, сплетает пальцы с его пальцами, лежащими на груди. Вот оно, едва уловимое изменение в ритме его дыхания, едва уловимое напряжение в его теле.
— Берти, ты не спишь, любимый? — шепчет она.
Он не отвечает. «Когда он сжимает тебя в объятиях, целует тебя, когда он видит твою любовь и страсть, тогда и в нем поднимается желание и тогда тела ваши могут соединиться» — так писала ей сестра. Эстер чувствует, как под ночной рубашкой напрягается ее тело, касаясь хлопковой ткани, освобожденное от корсета, который стискивал его целый день. Ее волосы спадают на плечи мягкой, ласковой волной.
— Как же мне хочется, чтобы ты обнял меня, — произносит Эстер, и ее голос немного дрожит.
Альберт не открывает глаз, но говорит:
— Сегодня был долгий день, любимая. Я ужасно устал.
Эстер часто слышит от мужа эти слова. Она слышала их и в первую брачную ночь.
— Да, конечно. Спи, дорогой Берти, — говорит она.
Глава вторая
2011 год
Лия прочитала письмо солдата, и между бровями у нее залегла морщинка. Райан протянул руку, разгладил морщинку большим пальцем, отчего Лия вздрогнула.
— Не трогай! — выдохнула она, дергая головой.
— Недотрога, — вздохнул Райан.
Он улыбнулся, откидываясь назад, однако Лия заметила, что он раздосадован. Она на мгновение ощутила радость победы и тут же рассердилась на себя.
— Это не оригинал? — спросила Лия.
— Разумеется, нет, это копия. Бумага оригинала слишком хрупкая. Там, куда попала вода — а воды попало совсем немного, потому что он как следует потрудился, запечатывая жестянку, — конверт испорчен. Иными словами, имени в письме нет. Имени нашего таинственного солдата.
— Она обращается к нему «дорогой сэр». Не слишком информативно, — проворчала Лия.
— Если бы она обращалась к нему иначе, ты бы мне не потребовалась.
Лия подняла глаза.
— Интригует, правда? — спросил Райан.
— Правда, — согласилась она. — Как он запечатал жестянку?
— Похоже, свечным воском. Растопил и аккуратно залил по всему периметру.
— Это просто? Он запечатывал письмо каждый день или читал всего раз?
— Кто знает? Думаю, это кропотливая работа, и, скорее всего, она отняла много времени. Сомневаюсь, что он бы стал открывать и запечатывать коробку каждый день. — Райан пожал плечами.
— Значит, это письмо какое-то особенное?
— По-моему, да. Прочти вслух, я хочу послушать еще раз, — сказал он.
Дом викария,
Коулд-Эшхоулт
Дорогой сэр!
Даже не знаю, с чего начать, поскольку я послала так много писем, но получила так мало ответов. Я говорю «так мало», хотя следовало бы сказать «ни одного». Не могу себе представить, где Вы сейчас, могу лишь догадываться (но сомневаюсь в этом), что положение Ваше хуже того, в котором Вы пребывали здесь. Мысль о том, что Вы постоянно подвергаетесь смертельной опасности, Вы и ваши товарищи, ужасает меня. Прошу, берегите себя, если мое слово имеет хоть какой-то смысл на поле боя. Я лишь недавно узнала о Вашем отъезде на фронт, да и то случайно, — знакомая упомянула мимоходом о переброске в зону боевых действий таких людей, как Вы. Знаю, мы с Вами расстались при весьма странных обстоятельствах и время, проведенное вместе, было не самым простым, и, хотя Вы не ответили ни на одно из моих писем, пока оставались в относительной близости от меня, мне все равно горько сознавать, что теперь Вы не в Англии.
Так о чем же я могу написать? О чем еще не писала раньше? Не знаю. Я живу в страхе. Живу в неведении и страданиях, и Вы моя единственная надежда выбраться из этой западни. Но Вы не можете или не хотите мне помочь, не хотите нарушить молчания. Что я могу? Я всего лишь женщина. Звучит жалко, но у меня нет ни сил, ни смелости что-нибудь изменить. Я попала в ловушку. Должно быть, мои слова вызовут у Вас презрение, ведь Вы столько пережили с момента нашего расставания и вынуждены были терпеть то, чего я не могу даже вообразить.
Мой сын прекрасно развивается. Хотя бы это хорошая новость, которую я могу сообщить. Он прекрасно развивается. Ему скоро исполнится три года — как быстро бежит время! Прошло уже почти четыре темных года, и Томас — единственный луч света в этом мраке. Он носится по дому и саду как заведенный. Для своего возраста он маловат ростом, как мне говорят, но ноги и тело у него крепкие, у него прекрасное телосложение. До сих пор у него не было никаких серьезных инфекций и детских болезней. У него каштановые, слегка вьющиеся волосы и карие глаза. Светло-карие глаза. Я не стригу ему волосы, потому что мне так нравится расчесывать их! Сестра говорит, что он уже слишком взрослый для таких длинных волос, люди будут принимать его за девочку, но я пока хочу оставить так. Он начал считать, с лету запоминает стишки и песенки, очень смышленый — более смышленый, чем я. Надеюсь, вести о Томасе Вас порадуют.
Не могу придумать, о чем еще написать. Все стало таким странным и мрачным с того лета. Мне хочется во всем разобраться, но в следующий миг я понимаю, что, если мои подозрения подтвердятся, я побоюсь что-либо предпринять. Побоюсь и дальше оставаться в доме, а куда мне тогда идти? Меня, конечно, могла бы на какое-то время приютить сестра. Но не смогу же я гостить у нее вечно, у них с мужем четверо детей, для нас с Томасом просто нет места. Прошу Вас, напишите мне. Расскажите обо всем, что произошло в то лето, — заклинаю Вас! Даже если Вам кажется, что ответы меня не успокоят, я должна знать. Жить в страхе и подозрениях невыносимо, а я живу так вот уже четыре года. Я писала Вам, что нашла в то утро в библиотеке. Какие вещи я нашла. Я уверена, что писала Вам об этом, хотя тогда мой разум был в смятении. Все это было как страшный сон. Когда в последующие дни я просыпалась, то в первое мгновение ощущала себя счастливой, но затем вспоминала все, и казалось, что даже солнце становится более тусклым. И то, что я спрятала свои находки, не делает ли меня соучастницей преступления? Боюсь, что делает, но я уверена: лишь единицы поступили бы иначе. Может быть, это неправда. Может быть, я слаба, напугана и лишена силы духа. Но как тогда быть с Вами и Вашим молчанием? Напишите мне, умоляю. Не оставляйте меня наедине с догадками и тайнами, вынуждая изо дня в день ходить по собственным следам.
С наилучшими пожеланиями,
Э. КэннингОни сидели в ресторанчике в деревне под названием Ватау, до которой было довольно далеко от Поперинге, где остановилась Лия и жил Райан. «Оно того стоит», — сказал он, отвечая на ее вопросительный взгляд, когда они выезжали из городка. И он оказался прав. Еда была восхитительная, в тихом зальчике раздавался лишь ровный гул голосов постоянных посетителей, приезжающих сюда на ужин. За окном дождь поливал пустынную дорогу, булькал в затопленных водостоках, дробил, разбрасывая по стеклу, свет уличных фонарей.
— Неужели ты не тоскуешь по лету? — вздохнула Лия, глядя на все это.
— Я люблю такую погоду, разве ты забыла? Люблю темные месяцы, — ответил Райан, подливая красного вина в ее бокал.
— Верно. Забыла.
— Уже забываешь меня.
Райан покачал головой. Лия ничего не сказала. Они оба знали, что это невозможно. Забыть. Она посмотрела на него, на его лицо, освещенное светом свечи на столике между ними. Что же в ней сидит такого, что тянет ее к нему? Что-то неумолимое, как сила притяжения. Было бы гораздо проще поддаться ей, точно так же как было бы проще поддаться и упасть со скалы, чем вскарабкаться обратно на твердую землю, сказала она себе. Гораздо проще. Вино согревало кровь, она чувствовала, что щеки пылают.
— Ты, похоже, немного набралась, — насмешливо заметил Райан.
Он улыбался, дружелюбие и нежность смягчили его слова, заслонили плохие воспоминания.
— А ты разве не этого добивался? — спросила Лия.
Райан помотал головой:
— Ты всегда сама знаешь, чего хочешь. Я никогда не полагался на алкоголь, чтобы изменить твое мнение в свою пользу.
— Лжец. — Она улыбнулась, Райан широко усмехнулся:
— Я правда рад тебя видеть, Лия. Кажется, я еще не успел тебе об этом сказать. — Он протянул руку, играя с каплями воска, стекающими по свече, и немного нахмурился, как будто погруженный в глубокие и тревожные размышления.
«Угу, эта игра всегда тебе удавалась», — подумала Лия. Всегда удавалось заставить ее приблизиться, заставить посмотреть внимательнее.
