с телефонной трубкой в руках, не в силах положить ее обратно на рычаг. Звонила родственница из Рязани, сообщала, что Верину маму забрали в больницу с сердечным приступом и подозрением на инфаркт. А ведь Екатерине Александровне еще даже не исполнилось пятидесяти пяти.
— Да какие тут могут быть разговоры? Ты должна срочно собираться и ехать, — урезонивала Веру свекровь.
— Но как же Лева? И разве с работы отпустят? У меня же в студии учебный процесс.
— Да о чем ты сейчас вообще думаешь?
Михаил знал: когда его мама о ком-то искренне переживает, то становится слишком эмоциональной. Тем более она, конечно, не могла понять истинные мотивы невестки и, не желая обвинять ту в черствости и неблагодарности, списывала все на молодость и естественную в такой ситуации растерянность.
— Можно подумать, мы с Левой до этого не оставались! А на работе объяснишь. В крайнем случае возьмешь без сохранения. Не так уж много ты в своей художественной студии получаешь.
— Тебе сейчас главное — встретиться с врачами и узнать, насколько там все серьезно, — подключился к уговорам отец. — В идеале Екатерину Александровну надо перевезти в Москву. Я могу похлопотать по поводу ведомственной больницы.
Вера убрала рукоделие и принялась собирать вещи и документы, испуганно глядя в сторону зеркала, которое она все эти дни честно охраняла, хотя и не могла видеть. А из-за сетки фульгурита, замыкающей оковы лунной амальгамы, на нее смотрел Константин Щаславович.
«Молодец, девочка, — улыбался он, удовлетворенно кивая. — Ты же послушная невестка и любящая дочь! Мало ли какое поручение дал тебе муж. Свекру и свекрови про зеркало ты все равно объяснить не сумеешь».
Словно услышав торжествующее шипение выползня, Вера подозвала к себе сына, с которым толком даже не успела после его возвращения с дачи пообщаться.
— Ты помнишь, о чем тебя просил перед отъездом папа?
— Он обещал, что, когда он вернется, мы вместе сходим к дедушке Овтаю, — пытаясь высвободиться из слишком крепких и порывистых объятий, ответил Лева.
— Нет. Про зеркало, — приглаживая растрепанные светлые вихры, подсказала Вера.
— Чтобы я не входил в вашу комнату, — недовольно насупил белые, точно снежинки, бровки Лева.
— Да что ты, Вера, вправду, — покачала головой вошедшая следом за внуком бабушка. — Совсем зашугала ребенка. И что вы с Мишей про эту комнату придумали? Сын как после той прогулки по тоннелям вернулся, сам не свой стал. Где его сейчас носит? Хоть бы позвонил. Знает же, что мы за него волнуемся.
— Вы там с ним, часом, не золото партии храните? — решил обратить все в шутку отец, не ведая, насколько его предположение близко к истине.
— У них там царь Кощей на цепях висит, — честно пояснил Лева.
Он глянул на пленника в упор, но Вера решительно преградила путь к трюмо, закрывая сына собой.
— Выдумают тоже, — наклоняясь к внуку с поцелуем, умилилась бабушка.
И только Лева мог слышать призывный шепот запертого в зеркале выползня:
«Ко мне, мой хороший! Иди сюда, мой золотой! Ты же хочешь узнать, как устроена моя ловушка? Я тебе многое могу показать и дать гораздо больше, чем твой отец и дед Овтай вместе взятые. Ты только подойди».
Вера, словно тоже что-то услышала, болезненно покосилась в сторону трюмо и, слишком торопливо подхватив сумку, вышла из комнаты, как никогда хрупкая, похожая на схваченный морозом надломленный цветок. Лева послушно поплелся следом.
Константин Щаславович удовлетворенно усмехнулся.
«Погоди, мой золотой! Мы с тобой скоро увидимся. Дай только срок, чтобы твоя мать уехала, а отец добрался до заветного дуба. Скипер, бычара, сплоховал, пойдет обратно в охранники без малинового пиджака и цепи! Зато сестры меня не выдали. Только бы Ворон Воронович все не испортил!»
Убирая спальник в рюкзак и наскоро пережевывая остатки совершенно застывшего прабабушкиного пирога, Михаил чувствовал себя виноватым в том, что происходило сейчас с близкими. Правы были прадеды. Не стоило ему вмешиваться в давний спор русалки и Ящера. Не по силам противника выбрал. Но что имел в виду Бессмертный, когда оговорился про дуб?
«Получается, он как будто заманивает меня. Хочет, чтобы я поскорее добрался до его смерти», — пускаясь в дальнейший путь, делился Михаил с духами.
«Может быть, ты неправильно понял? И выползень имел в виду, что надеется выбраться до того, как ты отыщешь дорогу к дубу?» — осторожно ступая по серпантину, предположил эхеле.
«Тогда тем более нам надо спешить!» — с чувством проговорил Михаил, вглядываясь в подсвеченный крыльями Семаргла мрак и прикидывая, сколько займет по времени спуск.
Увы, при всех своих талантах прибавить скорость эхеле не мог. На обрывистых и узких участках Михаилу приходилось спешиваться, но, едва он пытался ускорить шаг, а еще лучше перейти на бег, дыхание сбивалось под неумолимыми бичами тревоги, а дурные предчувствия привязывали к ногам пудовые гири. Хорошо хоть Семаргл страховал его на обрывистых террасах, перенося через разверзающиеся трещины.
Хотя гигантская воронка Неведомой дороги своим строением напоминала круги Дантова ада, Михаил не увидел ни болота Стикса, ни раскаленных могил, ни города Дита с Лесом самоубийц, ни Злых щелей, ни озера Коцита.
«Место, о котором ты вспомнил, находится вовсе не здесь», — услышав его мысли, пояснил эхеле.
«К тому же Данте увидел и описал лишь то, что укладывалось в систему мироздания, созданную Аристотелем», — добавил Семаргл.
Михаил и сам помнил, что тонкие миры перед каждым из странников предстают в том виде, который понятен ему, словно черпая образы из его надежд и страхов. Но почему же тогда он наматывает круги по злополучной воронке, которая даже не думает сужаться? Кто и зачем приготовил это испытание и как быть, если Неведомая дорога окажется очередной ловушкой, созданной специально, чтобы задержать его здесь и дать Бессмертному время освободиться?
Поначалу Михаил пытался отвлекаться в подсчетах. Он решил измерять пройденное расстояние, считая круги. Следовало же как-то распределить припасы и выделить время для отдыха и сна. Но отследить переход на нижний уступ в кромешной тьме не всегда получалось. Он сбился со счета, решив, что будет просто прислушиваться к своему телу. Этот способ планирования оказался еще более ненадежным и, главное, опасным. Желая добраться поскорее до цели, опередив Бессмертного, Михаил делал привал, лишь когда состояние приближалось к обморочному. Несколько раз он так и отрубился, даже не успев залезть в спальник. Хорошо, что духи не дали замерзнуть.
Во сне его мучили кошмары. Он то летал над полями, покрытый черной чешуей гигантской рептилии, имеющей явно больше одной головы, то в бессилии наблюдал за близкими. Бедная Вера, договорившись с врачами,
