– Спроси его.
– Спрошу. Когда придет время. А пока что для верности будем разговаривать по-латыни.
– Bene.[204]
Солнце опускалось все ниже над темным бором, курлыкали летящие на запад журавли, начали громкий концерт лягушки в болоте у речки. А на сухом склоне на краю леса, словно в университетском актовом зале, звучала речь Вергилия.
Рейневан неведомо уже в который раз – но впервые по-латыни – излагал недавнюю историю и описывал перипетии. Шарлей слушал либо делал вид, что слушает. Монастырский здоровила Самсон тупо рассматривал неизвестно что, а на его пухлой физиономии, как и раньше, не было заметно никаких признаков эмоций.
Повествование Рейневана было, надо понимать, только вступлением к основному делу – попытке вовлечь Шарлея в наступательную операцию против Стерчей. Конечно, из этого ничего не получилось. Даже когда Рейневан вздумал прельстить демерита возможностью заработать крупные деньги, понятия, впрочем, не имея, откуда в случае успеха возьмется такая сумма. Однако проблема носила чисто академический характер, поскольку Шарлей от пожертвования отказался. Разгорелся спор, в котором диспутанты активно пользовались классическими цитатами – от Тацита до Екклезиаста.
– Vanitas vanitatum, Рейнмар! Суета сует! Не будь опрометчивым, гнев таится в груди глупцов. Запомни – melior est canis vivus leone mortuo, лучше живая собака, чем мертвый лев.
– Почему ж?
– Если ты не откажешься от глупых планов мести, то распрощаешься с жизнью, ибо такие планы для тебя – верная смерть. А меня, если не убьют, снова засадят в тюрьму. Но на этот раз не на отдых у кармелитов, а в застенок, ad carcerem perpetuum.[205] Либо, что они считают милосердием, на долголетнее in pace[206] в монастыре. Ты знаешь, Рейневан, что значит in pace? Это погребение заживо. В подземелье, в такой тесной и низкой келье, что там можно только сидеть, а по мере накопления экскрементов приходится все больше горбиться, чтобы не скрести теменем о потолок. Ты, похоже, рехнулся, если думаешь, что я пойду на такое ради твоего дела. Дела туманного, чтобы не сказать: вонючего.
– Что ты называешь вонючим? – возмутился Рейневан. – Трагическую смерть моего брата?
– Сопутствующие обстоятельства.
Рейневан стиснул зубы и отвернулся. Какое-то время глядел на гиганта Самсона, сидящего на пне. «Он выглядит как-то иначе. Правда, физиономия по-прежнему кретинская, но что-то в ней изменилось. Что?»
– В обстоятельствах смерти Петерлина, – заговорил он, – нет ничего неясного. Его убил Кирьелейсон, Кунц Аулок, еt suos complices. Ex subordinatione[207] и за деньги Стерчей. Стерчи должны понести…
– Ты не слушал, что говорила Дзержка, твоя свойственница?
– Слушал. Но значения не придавал.
Шарлей вытащил из вьюков и распечатал бутыль, вокруг разошелся аромат наливки. Бутыли, вне всякого сомнения, не было среди прощальных бенедиктинских даров. Рейневан понятия не имел, когда и каким образом демерит завладел ею. Но подозревал наихудшее.
– Большая ошибка. – Шарлей глотнул из бутыли, подал ее Рейневану. – Большая ошибка не слушать Дзержки, она обычно знает, что говорит. Обстоятельства смерти твоего брата весьма туманны, парень. Во всяком случае, не настолько ясны, чтобы сразу начинать кровную месть. У тебя нет никаких доказательств вины Стерчей. Tandem, у тебя нет никаких доказательств вины Кирьелейсона. Да и вообще ad hoc casu[208] нет даже предпосылок и мотивов.
– Ты что… – Рейневан поперхнулся наливкой, – что ты несешь? Аулока и его банду видели в районе Бальбинова.
– Как доказательство non sufficit.[209]
– У них был мотив.
– Какой? Я внимательно выслушал твой рассказ, Рейнмар. Кирьелейсона наняли Стерчи, свояки твоей любезной. Чтобы он схватил тебя живым. Во что бы то ни стало живым. События в той корчме под Бжегом, несомненно, это доказывают. Кунц Аулок, Сторк и де Барби – профессионалы, делают только то, за что им заплачено. А заплачено им за тебя, а не за твоего брата. Зачем им оставлять за собой труп? Оставленный на пути cadaver[210] для профессионалов лишняя головная боль: грозит преследование, закон, месть… Нет, Рейнмар, тут нет логики ни на грош.
– Тогда кто же, по-твоему, убил Петерлина? Кто? Qui bоnо?[211]
– Вот именно. Есть смысл об этом подумать. Надо, чтобы ты побольше рассказал мне о брате. По пути в Венгрию, разумеется. Через Свидницу, Франкенштейн, Нису и Олаву.
– Ты забыл о Зембице.
– Точно. Но ты не забыл. И, боюсь, не забудешь. Интересно, когда он это заметит?
– Кто? Что?
– Бенедиктинский Самсон Медоед. В том пне, на котором он сидит, шершни устроили себе гнездо.
Гигант вскочил. И снова сел, поняв, что попал в ловушку.
– Так я и думал, – осклабился Шарлей. – Ты понимаешь латынь, братец.
К величайшему изумлению Рейневана, великан ответил улыбкой на улыбку.
– Меа culpa.[212] – Его акценту позавидовал бы сам Цицерон. – Хотя это ведь не грех. А если даже и так, то кто же sine peccato est[213]?
– Я б не сказал, что подслушивать чужие разговоры, прикрывшись незнанием языка, большое достоинство.
– Это верно, – слегка наклонил голову Самсон. – И я уже признал свою вину. А чтоб не плодить провинностей, сразу предупреждаю, что, перейдя на французский, вы тоже ничего не добьетесь. Я знаю его.
– Вот как. – Голос Шарлея был холоден как лед. – Est-ce vrai? Действительно.
– Действительно. On dil, etil est verite[214]
Какое-то время стояла тишина. Наконец Шарлей громко кашлянул.
– Английским, – рискнул он, – ты, не сомневаюсь, владеешь так же хорошо?
– Ywis, – ответил, не заикнувшись, гигант. – Herkneth, this is the point to speken short and plain. That ye han said is right enoug. Namore of this.[215] Этого достаточно, ибо если б я даже говорил всеми языками человеческими и ангельскими… то я – медь звенящая или кимвал звучащий.[216] Поэтому, вместо того чтобы упражняться в красноречии, перейдем к делу, ибо время не терпит. Я шел за вами не удовольствия ради, а ведомый жестокой необходимостью.
– В самом деле? А в чем, если дозволено будет узнать, состоит эта dim necessitas[217]?
– Посмотрите на меня внимательно и скажите, положа руку на сердце, вы хотели бы так выглядеть?
– Не хотели бы, – разоружающе честно ответил Шарлей. – Однако ты обращаешься не по адресу, братец. Своей внешностью ты обязан исключительно собственным папе и маме. А опосредованно – Творцу, хоть многое, похоже, этому противоречит.
– Моей внешностью, – Самсон совершенно не обратил внимания на насмешку, – я обязан вам. Вашим идиотским экзорцизмам. Намутили вы, парни, и немало. Пора взглянуть правде в глаза и поразмыслить о том, как скорректировать то, что вы устроили. Да неплохо бы подумать и о возмещении ущерба тому, кому вы его причинили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
