И в тот же день корабль был разобран.
А с тех пор как был заключен мир, предметом яростного гнева коннетабля стали реформатские пасторы, ибо он люто ненавидел протестантство. Одно из его развлечений состояло в том, чтобы явиться в Париж в какой-нибудь протестантский храм и согнать с кафедры проповедника. Узнав в один прекрасный день, что с разрешения короля они теперь имеют консисторию, он отправился в Попенкур, явился на собрание, опрокинул кафедру, разбил все скамьи и спалил их; после этого похода он получил прозвище «капитан Жги-скамейки».
Все эти жуткие выходки коннетабль сопровождал молитвами, и особенно своей любимой молитвой «Отче наш». Он самым нелепым образом перемежал ее слова варварскими приказами, никогда не отменяя их.
Поэтому — о горе! — если он начинал бормотать эту молитву.
— «Отче наш, иже еси на небесех!», — произносил он. — А ну-ка приведи такого-то! «Да святится имя твое…» — а этого вздерните на том дереве! «Да приидет царствие твое…» — а этого на пики поднимите! «Да будет воля твоя…» — а этих негодяев тут же расстреляйте из аркебузы! «Яко на небеси и на земли…» — на куски искромсать негодяев, которые защищали колокольню против войск короля! «Хлеб наш насущный даждь нам днесь…» — сожгите-ка эту деревню! «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим…» — поджигайте с четырех сторон, и пусть ни один дом не останется цел! «И не введи нас во искушение…» — а если эти оборванцы будут кричать, бросайте их в огонь! «Но избави нас от лукаваго». Аминь!
Это называлось «Отче наш» коннетабля.
Таков был этот человек, сидевший в кабинете короля Генриха II напротив хитрого, умного, аристократичного кардинала Лотарингского, самого куртуазного дворянина Церкви и самого ловкого церковного политика своего времени.
Понятно, как непреклонно противостояли друг другу эти совершенно разные натуры и в какое смятение должно было приводить государство их честолюбивое соперничество.
К тому же семья Монморанси была отнюдь не менее многочисленной, чем семья Гизов, ибо у коннетабля от его жены, мадам Савойской, дочери мессира Рене, бастарда Савойского и великого камергера Франции, было пять сыновей: Монморанси, д'Анвиль, де Мерю, де Монброн и де Торе, и пять дочерей, из которых четыре вышли замуж соответственно за де ла Тремуя, де Тюренна, де Вантадура и де Кандаля, а пятая, самая красивая, стала настоятельницей аббатства Сен-Пьер в Реймсе.
Все это обильное потомство нужно было хорошо пристроить, а коннетабль был слишком скуп, чтобы тратиться на это, когда можно было заставить платить короля.
Увидев короля, все встали и обнажили головы.
Монморанси король приветствовал дружеским, почти солдатским жестом, в то время как кардинала Лотарингского — наклоном головы, исполненным уважения.
— Я позвал вас, господа, — сказал он, — поскольку хочу посоветоваться с вами по очень важному вопросу: из Италии прибыл господин де Немур; дела там идут плохо, потому что его святейшество не держит свое слово, а большинство наших союзников нас предали. Сначала все шло прекрасно: господин Строцци взял Остию; правда, при осаде погиб господин де Монлюк, храбрый и достойный дворянин, за чью душу прошу вас молиться… Затем герцог Альба, узнав о скором прибытии вашего прославленного брата, дорогой кардинал, отступил к Неаполю. Таким образом, все укрепленные города в окрестностях Рима были нами последовательно заняты. И в самом деле, пройдя через Миланскую область, герцог подошел к Реджо, где его ждал тесть, герцог Феррарский, с шестью тысячами пехотинцев и восемьюстами кавалеристов. Там кардинал Караффа и Жан де Лодев, королевский посол, держали совет. Некоторые полагали, что следует взять Кремону или Павию, пока маршал де Бриссак будет преследовать неприятеля, не давая ему передышки; другие считали, что еще до того, как будут взяты эти города, самые укрепленные во всей Италии, герцог Альба, произведя набор рекрутов в Тоскане и Неаполитанском королевстве, удвоит численность своей армии. Кардинал Караффа придерживался другого мнения: он предлагал через Лабур войти в Анконскую марку, города которой, как он утверждал, укреплены плохо и сдадутся после первого требования; но герцог Феррарский со своей стороны заметил, что главной целью кампании была и остается защита Святого престола, а потому герцог де Гиз должен двигаться прямо на Рим. Герцог де Гиз склонился к последнему варианту и хотел взять с собой шесть тысяч человек пехоты и восемьсот кавалеристов герцога Феррарского; но тот не отдал их, сказав, что на него в любую минуту могут напасть или великий герцог Козимо Медичи, или герцог Пармский, перешедший на сторону Испании. И герцог де Гиз, господа, был вынужден продолжать путь с теми немногими силами, которые у него были, надеясь только на то, что, по словам кардинала Караффы, в Болонье французскую армию ждет подкрепление. Прибыв в Болонью с господином кардиналом, своим племянником, герцог де Гиз не обнаружил там никакого подкрепления. Его просто не существовало. Ваш брат, мой дорогой кардинал, стал вслух жаловаться на это обстоятельство, но ему ответили, что на пути на Анкону его ждут десять тысяч человек, только что собранных его святейшеством. Герцог поверил этому и продолжал двигаться по Романье. Никакое подкрепление его не ждало; он оставил армию под командованием герцога Омальского, а сам поехал прямо в Рим, чтобы узнать от самого святого отца, что тот расположен делать. Припертый к стенке господином де Гизом, папа ответил, что он действительно собирался выставить на эту войну контингент из двадцати четырех тысяч человек, но эти двадцать четыре тысячи включают тех, что охраняют крепости, принадлежащие Церкви; итак, восемнадцать тысяч папских солдат, разбросанных по различным крепостям, предназначались для собственных нужд его святейшества. Господин де Гиз увидел, что он может рассчитывать только на тех людей, что были при нем, но, по словам папы, этого ему должно было хватить, поскольку до сих пор французы терпели неудачу в своих планах захвата Неаполя, ибо воевали против Святого престола. А на этот раз, напротив, его святейшество на их стороне, и, хотя это сотрудничество чисто нравственное и духовное, французы не могут не одержать победу… Господин де Гиз, мой дорогой коннетабль, — продолжал Генрих, — в этом отношении похож на вас: он никогда не сомневается в удаче, пока при нем его добрая шпага, а за ним идет несколько тысяч храбрых солдат. Он ускорил прибытие своей армии и, как только она подошла, покинул Рим, взял штурмом город Кампли и предал мечу всех жителей — мужчин, женщин и детей.
Новость об этой расправе коннетабль воспринял с видимым одобрением.
