По большей части брат находит в своей сестре друга, полного уступчивости и внимания, всегда готового выслушивать и бесконечные иеремиады брата, и докучливые его россказни о его безынтересных и нередко даже смешных подвигах; находит друга, принимающего к сердцу всякое горе брата и всякую приключившуюся с ним невзгоду. Для нее брат – любимое существо, к которому она привыкла с раннего детства посвящать ту нужную заботливость и те услуги, в оказании которых женщина полагает счастье жизни. Но впоследствии, когда другой станет кумиром ее жизни, тогда сестра не забудет того, кто с детства был для нее милейшим созданием.
Братская любовь составляет принадлежность всех возрастов; лучшие же из ее наслаждений начинаются тогда, когда над человеком пронеслось уже бурное время молодости. В зрелом возрасте или во времена дряхлой старости родители бывают уже преданы забвению, ибо смерть уже лишила человека и многих из приятелей и друзей его и трепетания любви уже замерли давно на кострах, оставив в сердце человека лишь горсть более или менее теплой золы. И благо тому человеку, который в эту леденящую пору жизни в состоянии бывает броситься в объятия сестры или брата, чувствуя при этом, что к груди своей он прижимает сердце, не перестававшее биться горячей к нему любовью.
Брат и сестра как осколки некогда многочисленной семьи свили себе где-то позднее гнездо; он зарабатывает средства, она лелеет его с заботливостью матери: от укромного гнезда этих людей веет ароматом изящно-высоких наслаждений. Озабоченный делами жизни, брат находит, однако, время посещать ежедневно одиноко живущую сестру, и этих искр непотухшей братской любви достаточно бывает, чтобы осветить до гробовой доски существование обоих стариков. Идея единокровности, собрав в одно гнездо действительных членов семьи, привлекает иногда к радушной обители множество других, не далеких по крови существ, т. е. родных и родичей. Когда приязнь, соединяющая между собой сродников, не бывает подновлена ни чувством взаимного уважения, ни дружбы, приязнь эта, держащаяся в точных пределах родственных обязательств, висит уже на тончайшем волоске, могущем разорваться внезапно, от первой вспышки гнева и от холодного веяния милых враждебных интересов. Когда же, наоборот, человека любят и уважают за личные достоинства, тогда эти чувства почтения и любви заимствуют от сознания родства и единокровности окраску более живого и теплого чувства, налагающего характерную печать свою на сборища и увеселения, которые в ином случае были бы только выполнением обязанностей общежития. Постараюсь пояснить эти рассуждения примером, взятым из жизни семьи человеческой.
Чувство, связующее между собой дедов и внуков, составляет одно из самых почтенных уз родства. Старец связан с младенцем цепью аффекта и служит посредником между обоими; аффекта, образующего и общий между ними узел, и лестницу чувств и мыслей, идущих от одного к другому. Здесь три поколения, слившись в одну семью, дышат атмосферой, общей как родителям, так и детям. Это составляет поистине одну из наиболее поэтических комбинаций человеческого, одну из наиболее художественных групп, образованных где-либо сплетением многоразличных чувствований нашего сердца.
Дядя и племянник, пожимающие друг другу руки, составляют другую, не менее восхитительную группу. Здесь обмен чувств благородства, щедрых воздаяний и взаимоуважения, сливаясь с сознанием единства крови, рисуют картину, полную достоинства и глубокого знания. Отходя далее от общего гнезда и от корня его происхождения, встречаем немало родственных и более или менее друг другу знакомых и близких; но истинную связь между ними составляют все же сближения, зависящие от личного выбора и личных более или менее теплых чувств.
Тем не менее эманации, более или менее теплые, отделяются от многоразличных ощущений сродства и случайного сходства и, сливаясь в одно целое, образуют ту теплую атмосферу общих стремлений, называемую любовью родственной; это – аккорд, составленный из гармоний различных инструментов. Собираясь вместе, родственники невольно совершают обмен сердечных благоуханий, наслаждаясь чувством семейности и сродства. В подобных случаях необходимым условием сборищ бывает отсутствие каких бы то ни было затаенных чувств озлобления и ненависти. Эти оттенки родственного аффекта до того хрупки и нежны, что мельчайшее дуновение враждебного ветра может сдуть их, и малейшее столкновение может уничтожить всю прелесть общения. Приятны бывают те семейные празднества, где собирается все гнездо, где присутствуют все члены широко разветвившейся семьи в восходящей и нисходящей линиях. В подобных случаях и без присутствия приязни, более или менее страстной, или каких-либо нежных чувств ощущается наслаждение при виде стольких индивидуумов, таинственно связанных общностью происхождения, и сердце каждого невольно трепещет от весьма наивного и чистого удовольствия.
Наслаждения семейные – то же самое, что в деле существования хлеб и вода. Мы вовсе не сознаем наслаждений, доставляемых этими питателями жизни человеческой; отсутствие же их бывает весьма и весьма чувствительно, и только при недостаточности их мы сознаем действительно всю громадность их значения в жизни. Все вы счастливые, имеющие где-либо семейный кров или родственное гнездо, где вам возможно бывает отдохнуть, хоть на время, от жизненных непогод; умейте пользоваться близким, насущным счастьем, а главное, забудьте скорее о тех мелких уколах самолюбию вашему, о тех микроскопически малых противоречиях, которые заставили было вас возненавидеть блаженную и тихую пристань семейного круга. Учитесь любить и быть любимыми! В области семейной жизни сокрыты несказанные сокровища; там предстоит вам и выполнение обязанностей, и пользование правами, там ждут вас нескончаемые наслаждения, обычные спутники благородных чувств и мыслей. Вспомним древнюю поговорку: «Не ходи далеко за тем, что у тебя под рукой!» Словом, не злоупотребляй значением жизни.
Кроме тех многоразличных форм первичного чувства людского общения, о которых много уже говорено, существует еще много других, хотя бы менее определенных видоизменений его, о которых следует упомянуть здесь, так как и они бывают, в свой черед, источниками разнообразнейших для нас наслаждений. В человеке нас интересуют иной раз характерные черты, придаваемые ему возрастом. Вид младенца, например, сразу возбуждает всеобщее к нему сочувствие. Всякому доставило бы удовольствие покачать его, пощекотать его крошечную ладонь, так или иначе прикоснуться к его округленным членам. Вид человечка столь крошечного, столь еще неосмысленного, столь грациозного в его передвижениях производит в нас какое-то нравственное щекотание всех единовременно возбужденных способностей ума и сердца.
Неопределенность ли будущего этого микроскопически малого создания, предположения ли на этот счет внезапно пробуждают интерес зрителей – неизвестно; верно только то, что присутствие младенца бывает для каждого источником живых и разнообразных наслаждений. Ежели случилось кому-либо из читателей посетить клинику знаменитого профессора, хирурга Порто, тот не забудет никогда удовольствия, написанного на лице этого великого мужа, когда он заигрывает и шутит с детишками, доверенными их родителями смелому искусству его хирургического ножа.
Красота юноши, без каких-либо отношений к его полу, интересует каждого уже одним видом его силы, которой дышит вся его фигура. Примитивный аффект, возбуждаемый человеком-юношей, бывает выражением весьма естественного сочувствия каждого из нас иль наилучшему экземпляру линнеевского homo sapiens. Сверкание молниеносных очей, гибкость и живость его движений, внезапное потряхивание волнистыми кудрями – вот элементы удивления нашего к человеку вообще, каков ни был проявляемый им тип красоты. Сложное понятие о красоте человеческой составляет продукт интеллигенции, а только сердце участвует в сочувствии нашем при виде юноши.
Когда старец не изуродован нравственными или физическими недостатками, вид его не внушает нам ничего, кроме живейшего к нему сочувствия. Объятые священным страхом, мы вспоминаем при виде его о всемогуществе времени и о слабости сопротивления, оказываемого ему природой человека. В виде старца сосредоточены бывают для нас и самые дорогие сердцу человеческому и самые страшные для него воспоминания; он – символ для нас и течения долгой жизни, и неминуемого приближения смерти. Это – монумент из живого мяса, и вид его сосредоточивает в себе уважение к памяти былого с естественным сочувствием к виду человека вообще. Неопределенный луч, дрожащий в глазах старика, и серебро его седин всегда возбуждали во мне такой прилив уважения, что мне всегда хотелось снять шапку перед каждым из встречающихся мне по пути подобных памятников уже почти дожитого существования. Старец честно поживший – явление святое на земле. Описав выше наслаждения материнской любви, я не упоминал больше о влиянии других проявлений чувствительности на жизнь людей. Не говорил я ни о выражении, налагаемом ими на лицо человеческое, ни о многочисленных искажениях нравственных чувств. Не хотелось мне повторять без конца одно и то же. Попробую хоть раз избегнуть вечных повторений.
