— Вам, конечно, известно, что Его Императорское Величество владеет и такими городами, как Фиуме или Неаполь. Или, к примеру, Остенде.
— Да, кстати об Остенде…
К сожалению, разговор о судьбе Остендской компании не получился: вопросы коммерции в глазах посла много уступали по важности вопросам династическим. Да и в глазах его суверена — тоже.
Пробиться ко двору игрушечного императора Всероссийского оказалось, как ни странно, трудней. Вначале это мнилось совсем невозможным, ибо Меншиков перевез мальчика в свой дом на острове и стерег пуще глаза от посторонних влияний. Но с наступлением теплых дней двор перебрался за город, в Петергоф, а князь очень кстати приболел. Камергер Левенвольде, брат которого был любовником покойной императрицы (и выпросил у нее для всей семьи графский титул), вечно нуждался в деньгах (и вообще брал все, что дают). С волками жить — по-волчьи выть. Я пригласил ливонского жиголо посмотреть коней, коих пригнал из Персии, и рассказал, что по черкесскому обычаю хозяин дарит гостю все, что последний у него похвалит. Но мы не черкесы, и я презентую ему только одного жеребца — по его выбору, любого. С разгоревшимися глазами камергер щупал добычу, как конский барышник. Услышав же о моем намерении сделать состоящие в персидских вещах подарки императору, великой княжне Наталье и цесаревнам, без стеснения попросил взаймы пару тысяч. Заранее было понятно, что займ без отдачи. Черт с ним, пусть подавится! Часть дал, остальное пообещал. Через несколько дней моя карета подкатила к летнему царскому дому (довольно скромному: дворцом не назовешь).
Если я видел нового императора раньше — то сущим младенцем, коий моего внимания ничем не привлек. Теперь мне предстал очень рослый для своего возраста отрок: не зная, что ему одиннадцать, за пятнадцатилетнего вполне примешь. Ростом и статью — явно в деда. Таким же гигантом будет: может, даже и перерастет. Лицом не похож. На сумрачного узколицего Алексея — тоже. Черты по-немецки правильные: в материнскую, вольфенбюттельскую породу. Поклонившись, преподнес ему персидскую саблю — и чуть не выругался от расстройства: чертов сопляк едва взглянул на нее и отдал слугам. Что должен сделать в такой ситуации нормальный мальчишка? Обнажить клинок и опробовать на какой-нибудь мебели! Булат был подлинно хорош: гвозди рубил, как лапшу. А этот вахлак даже на два пальца саблю из ножен не выдвинул! Что ж это будет за царь, если он к оружию равнодушен?!
Взяв себя в руки, оборотился к девчонкам. Слуги внесли восточные украшения и одежды: расшитые бисером шальвары, украшенные блестками кисейные туники. Совсем бесстыжие, по христианским понятиям. Объяснил, что сии наряды не для улицы, а для красования перед любезным супругом. Ну ладно, хоть тут без промаха. Девицы на блестящие камушки да на диковинные одеяния рты разевают непременно.
Слава Всевышнему, что саблей я не ограничился и прихватил пару чудесных жеребят: полуторагодовалых, арабской породы. Сии восхитительные создания отчасти загладили провал и обратили благодарность малолетнего императора на мою скромную персону. По пути в Петербург оставалось лишь ругать себя последними словами: глупая ошибка в выборе подарка была совершенно ясна. Рассказывали же мне о страсти Петра к охоте! На что ему сабля?! Раз он по склонности охотник, а не воин — что ж ему, зайцев саблей рубить? Хотя, по правде, дивное было бы зрелище. Не сходя с коня, на полном скаку… Зайцев — рубить в капусту!
Ружье надо было дарить! Кстати, сие никогда не поздно — и даже хорошо, если не будет связано с Персией. У меня тут полное преимущество перед любыми соперниками. Пару-тройку лучших мастеров из Тулы, не пожалев отступного Волконскому, перевести в Тайболу — и сотворить такое оружие, чтобы все ахнули!
Подарок царю — не то, что новоманерные фузеи. Цена не ограничивает. Тысяча рублей — не предел! Сложность конструкции — любая! А ежели потребуется к ружью особого мастера приставить, так это скорее достоинство: свой человек в царском окружении не помешает. Кто сказал, что на пятом десятке поздно учиться искусству придворной интриги? Оно тоже подвластно разуму, и ничуть не сложнее военной тактики или обозного дела.
Верховный Тайный Совет удовлетворил мое прошение. Отпустили, впрочем, не на год, а "впредь до указу". Едва дождавшись, выехал на завод. Тайболу еле узнал: целый город без меня вырос! На почве, щедро удобренной английским золотом, быстро и незаметно, без натуги. Сила денег действует иначе, нежели сила кнута. Встряхнуть кой-кого, конечно, требовалось. Люди обыкновенно ищут спокойствия и склонны к рутине: если возможна жизнь умеренно-зажиточная и без особых усилий, многие ли погонятся за журавлем в небе?
А журавли полетели косяком. Рак на горе свистнул. Бочка Данаид наполнилась. Прежде вся прибыль уходила на неотложные вложения, выкуп долей или погашение кредитов — теперь пришла пора собирать урожай. Пока не миллионы, как у Меншикова: воровать всегда выгоднее, чем трудиться, — но сотни тысяч свободные появились. Распределенные по нескольким банкам в Лондоне, Амстердаме и Генуе, они прямо-таки просились в дело. Только спешка нужна — известно, где. Рынок железа насыщен, дополнительное предложение может обвалить цены. Остендская компания без государственной опоры повисла в воздухе. Мои торговые начинания в Турции и Персии тоже остаются весьма рискованными. Да и в России всё настолько неустойчиво, что лучше повременить. К осени вернется из второго плавания в Китай Лука на "Святом Савватии" — вот тогда посмотрим. До той поры имеет смысл тратиться только на ресурс, который вечно в недостатке: на людей.
Беженцы, скупленные по дешевке в голодный год, давно уже все были при деле. Пополнение набиралось, в случае нужды, из числа сезонных лесорубов, пильщиков и возчиков, во множестве приходивших на заработки с пашпортами от земских комиссаров. Незадолго до смерти Петр издал указ, разрешающий оставлять при заводах любого работника даже без согласия владельца — заплатив помещику пятьдесят рублей за него. Очень дорого: не всякий мужик того стоит. Крестьянские парни, кто посмышленей, поступали в подмастерья на испытательный срок; если через год или два старший мастер говорил, что детина добр и хорошо науку приемлет, такому предлагался выкуп из холопского звания и контракт на семь лет. За этот срок пятьдесят рублей, обращенные в беспроцентную ссуду, гасились вычетами из жалованья; по окончании контракта мастеровой должен был становиться вольным. Должен был — потому что дорожку сию никто еще не успел пройти до конца. У меня не успел. А в британских колониях, откуда я позаимствовал (с необходимыми изменениями) эту систему, она хорошо работала.
Но вот беда: кроме мастеровых, в возрастающем числе требовались инженеры, навигаторы, приказчики со знанием двойной бухгалтерии и чужеземных языков — желательно доморощенные, которые не предадут и не убегут. Дорожка была накатана: у Магницкого в Москве моих воспитанников принимали, в лондонских коммерческих училищах — тоже; однако из крестьянских детей, прошедших цифирные школы, очень немногие годились в дальнейшую учебу.
Те, кто готов безоглядно отрешиться от образа жизни и чувствования, завещанного предками, составляют обычно слабое меньшинство. А добродушные селяне, если простейшую грамоту и счет все же (не без споров) признавали полезными, то более утонченные науки мыслили губительными для здравого рассудка и христианской души.
Может, поэтому — а может, с непривычки к отвлеченному мышлению, естественной у тех, кто рожден среди неграмотных, — слишком сложные предметы большинству учеников просто в голову не лезли. Одно-два поколения пропустить через школы — и препятствие исчезнет; но я не Бог, чтоб иметь столько времени и терпения. Идея пройти по стране широким бреднем в поиске годных опиралась на предположение, что умственные силы любого народа редко используются полностью. Взгляните на историю человечества: бывают кратковременные эпохи, когда таланты вылезают на поверхность, словно грибы после теплого дождя. Что же в иные времена — они не родятся? Думаю, что родятся. Но пропадают невостребованными. Такова одна из обыденных трагедий нашей жизни. Встретившись в Петербурге с Феофаном, я уговорил Преосвященного разослать по приходам отеческое циркулярное послание: священник, нашедший грамотного и желающего учиться (но не имеющего такой возможности) отрока, получит воздаяние деньгами, а упомянутый отрок пойдет моим коштом в Навигацкую школу. Буде таковой принадлежит к холопскому сословию — выкуплю. Особое предпочтение сиротам. После учебы — место в одной из торговых компаний, семилетний контракт, потом воля.
К случившемуся наплыву сирот мои служители оказались не готовы. По правде сказать, не все приемыши отвечали установленным критериям: многие даже букв не знали; были почти взрослые и совсем маленькие; однако я не велел никого отсылать. Поручил сортировку опытному учителю: кого в Москву, кого в цифирную школу, кого на завод учеником. Жить развели по семьям в заводском поселке. Которые не хотели принимать — тем пообещали черкесят. Эти сопливые разбойники уже успели пустить о себе громкую славу по всем моим владениям. Представьте коллизию: дети народа, считающего ловкую кражу доблестью — и крестьяне, не привыкшие запирать избы. Бывали случаи, когда воришка бросался с ножиком на хозяина, застигшего его с поличным. Впрочем, за полгода острые грани попритерлись: кто-то унялся, кто-то сбежал, кому-то свернули шею, как куренку. Русский мужик миролюбив — но только пока его не рассердят.
