— Слышь, ты не подашь мне мою шапку? Не знаю, где она лежит, но должна быть где то тут.
И всегда то ему не везло. Если во время трапезы через планширь вдруг переваливала какая-нибудь хитрая волна, ее жертвой непременно оказывался Артур, получая порцию холодной соленой воды либо за шиворот, либо в миску с едой. Начинается сильный ливень — именно в это время Артуру заступать на вахту.
— Артур — весело извещал Джордж. — Прямо по курсу грозовая туча. Не пора ли тебе браться за румпель?
Неизменно добродушный, Артур спокойно переносил все напасти. Зато его зеленое дождевое платье, словно обретя собственную индивидуальность, явно страдало от преследовавших его невзгод. Если наше платье аккуратно висело наготове на рулевой раме, то зеленая куртка и брюки Артура валялись смятые, вывернутые наизнанку в каком-нибудь уголке кокпита.
— Хоть и не надевай, — говорил Артур, выливая воду из капюшона и втискиваясь в мокрую одежду. Заодно выяснялось, что и сапоги полны воды. Отличить обувь Артура не составляло труда: при таких ножищах ему подошли только специально изготовленные резиновые рабочие сапоги с рифленой подошвой, напоминающей тракторные шины.
Трондур, за плечами которого был изрядный морской опыт, обладал особой, редкостной выдержкой.
Спросишь его:
— Когда, по-твоему, переменится ветер?
Посмотрит на небо, на море, подумает, потом не спеша ответит:
— Кто его знает. Будет северный ветер.
Нас изводит отвратительнейшая погода — ливень, скверная видимость, волны выматывают душу, бросая "Брендан" из стороны в сторону, а Трондур говорит: "Ничего, зимой бывает похуже" — и продолжает заниматься своим делом. Глядя на его спокойствие, и мы подтягивались. Трондур всегда находил себе занятие. То ловит глупышей, то делает наброски из жизни на борту или доводит до полной готовности прежние эскизы, макая в тушь расщепленный кончик спички. Его спальное место под носовым тентом напрашивалось на сравнение с мастерской художника. Из рыболовной сети он сделал гамачок, где возле непременной коробочки с рыболовными крючками лежали бутылочки с тушью и перья. Тут же висели, подсыхая, рисунки и наброски еще можно было увидеть нанизанные на иголку с ниткой кусочки бычьей кожи, которым предстояло превратиться либо в коробочку для пузырьков с тушью, либо в подвеску с гравированным изображением кельтского креста.
Праздные разговоры на борту были редкостью. Зная, что впереди уйма досужего времени, мы обращались с мыслями и речениями так же экономно, как с сухой одеждой. Правда, Джордж отметил одно побочное следствие: мы вообще стали скупы на слова. Он взял с собой на борт магнитофон, чтобы потом монтировать из наших разговоров звуковое сопровождение для фильма о плавании, и теперь испытывал одно расстройство, слушая записанное за день. Вот кто-то из нас задает вопрос… Следует долгая пауза, прежде чем кто-то другой отвечает. Да и то, что удавалось записать, не очень то позволяло судить о нашем внутреннем мире. Члены экипажа в основном предпочитали не навязывать другим свое мнение, придерживаясь старого обычая: пекись о деле и не лезь в чужую душу.
Хотя наша экспедиция была коллективным предприятием, на долю каждого выпадало вдоволь сугубо личных впечатлений, и реагировал каждый по-своему. Особенно ярко это проявлялось в часы вахты. Скажем, стоишь на руле и видишь — только ты один — далекий фонтан кита, внезапный прыжок дельфина, причудливый рисунок облаков. Некоторые события так быстротечны, что физически не успеваешь привлечь к ним внимание товарищей, другие же протекают так медленно, что воспринимаются лишь тем, кто обязан два часа отдежурить на руле.
К разряду наиболее глубоких личных впечатлений, пожалуй, можно отнести вахту во время шторма, когда рулевой остро сознавал, что жизнь остальных троих зависит от его сноровки. Каждая большая волна воплощала опасность, которую один только вахтенный мог измерить и встретить. Другие члены команды могли и не заметить, что лодка благополучно перевалила через волну, а для рулевого каждый такой случай был маленькой победой впрочем, она тут же забывалась при виде следующего грозного вала. Но были и такие эпизоды, которые прочно врезались в память. Один из них произошел 23 мая, когда "Брендан" опять уходил на север от ветра. Смеркалось, и хотя скорость ветра не превышала сорока пяти километров в час, он дул навстречу Восточно-Гренландскому течению, гоня короткие крутые волны, и наиболее прыткие из них чувствительно встряхивали лодку. Все мы здорово устали. За день вой ветра и грохот валов крепко притупили наши восприятия. Одна вахта сменяла другую, мы влезали в водонепроницаемые костюмы, пристегивались к рулевой раме страховочным концом и брались за румпель…
Джордж в это время впереди под тентом работал трюмным насосом, Артур и Трондур, каждый в своем укрытии, лежали в спальных мешках, я в одиночестве стоял на руле, ведя карру по очередному каверзному участку. За кормой вырастали одна за другой все новые водяные горы, и каждый раз надо было маневрировать рулем, чтобы "Брендан" должным образом встретил противника.
Случайно я оглянулся через плечо — не назад, откуда наступали волны, а налево, в подветренную сторону. И увидел какую то одиночную бродячую волну, почему то не увенчанную бурлящим пенистым гребнем. Не такая уж высокая, каких-нибудь три метра с небольшим, она двигалась решительно наперерез другим волнам и бесшумно подступила вплотную к "Брендану" сбоку, когда он уже взошел на гребень очередного вала.
— Держитесь — завопил я во весь голос и сам ухватился за рулевую раму.
"Брендан" начал крениться на скате новой волны, крен все увеличивался, и вот уже я, по-прежнему цепляясь за раму, смотрю в ложбину почти под прямым углом. "Господи, сейчас перевернемся — мелькнуло у меня в голове. — Не может лодка удержаться под таким углом, непременно опрокинется. Что будет с ребятами в кабинах и под тентом? Сумеют они выбраться?" Долгие томительные секунды — затем "Брендан", вместо того чтобы опрокинуться, стал съезжать вниз по скату.
А в следующий миг нас накрыло. Волна не ворвалась на борт рокочущими белыми каскадами, не обрушилась, фыркая пеной, на лодку, даже не встряхнула ее — просто могучий поток поглотил "Брендан" и покатил через него полноводной рекой. Морская вода, скользнув по "черепахе", толкнула меня в грудь. Вся лодка ушла под воду. Крыша кабины в полутора метрах от меня — под водой, вместе с привязанным к ней спасательным плотиком высотой около полуметра, одни только мачты торчали над морем. Волна словно вобрала в себя "Брендан". Глядя на длинный силуэт судна и две коротенькие мачты, я, словно забыв о сути происходящего, подумал, что она удивительно смахивает на подводную лодку с торчащими перископами. И, подобно всплывающей подлодке, "Брендан" выбрался из объятий моря. Замкнутый под тентом и в кабинах воздух попросту вытолкнул лодку наверх. Вода спокойно скатилась через борт, и "Брендан" продолжал плыть как ни в чем не бывало. Поразительно. Я то ждал, что уж во всяком случае кабина будет смята и все тенты порваны. А вскарабкавшись на банку, чтобы оценить степень ущерба, увидел, что все цело.
