Маршруа не отвечал. Поглядывая на Леглиза, гордого, изящного, бледного и улыбающегося, он говорил себе сам: „В этом жуире, как бы то ни было, сказывается порода, и, при всей его нравственной неуравновешенности, он способен на вспышки энергии, которые не по плечу забитому нуждой бедняку. Но как этот малый непрактичен! Если он убьет Томье или подставит ему собственный лоб, что это докажет? Ведь растраченного богатства этим не вернешь, как и потерянной любовницы, а завод-то все-таки перейдет в мои руки, что бы там ни случилось. В конце концов, орел или решетка, я все равно останусь в выигрыше, что не мешает мне, однако, предупредить Валентину с позволения ли хозяина или без его спроса“.
— Пять часов, — сказал Леглиз. — Вам нечего сообщить мне о делах?
— Письма написаны, хотите на них взглянуть?
— Не стоит. Корреспонденция не по моей части. Я ухожу.
— Будьте сдержанней, прошу вас о том ради вашей собственной пользы, — сказал Маршруа, провожая Этьена до конторы.
Тот беспечно махнул рукой и вышел, бросив на компаньона иронический взгляд.
Около семи часов Томье кончал одеваться, собираясь обедать в клубе, как вдруг получил депешу, чтение которой сильно омрачило его спокойствие. Госпожа де Ретиф телеграфировала ему:
„Сейчас меня предупредили, что Леглиз, узнав о ваших планах, хочет с вами объясниться. Предупреждаю вас о том. Сегодня он обедает у Варгасов: не ходите туда.
Ваш друг Валентина“.
Жан присел и задумался. Он вертел в руках телеграмму, точно желая найти в ней решение представлявшейся ему сложной задачи. Молодой человек никогда не представлял себе ясно вмешательства Леглиза; между тем уже не раз в последнее время возможность столкновения между ними смутно давала ему себя чувствовать. Томье совсем не задавал себе вопроса, как он поступит, если его друг, муж Жаклины, потребует у него отчета в его поведении. Но в данную минуту он чувствовал, что ему будет страшно трудно выдержать свою роль и оправдать непростительный разрыв с женщиной, не виноватой перед ним ни в чем, кроме слишком преданной любви.
Несколько легче было бы ему оправдаться в измене, основанной на увлечении. Тут все можно было извинить любовью. Он полюбил и не остановился ни перед чем для удовлетворения своей любви. Он действовал в слепом пылу страсти. Но при этом хладнокровном, рассчитанном разрыве в чем найти оправдание? Ни в чем. Им руководил ясно и открыто денежный интерес. Он освобождался от уз, которые сам тысячу раз объявлял нерасторжимыми, и многолетняя связь порывалась единственно ради брака по расчету.
Жан не без досады должен был сознаться себе в этом и приготовиться выслушать те же самые истины от Этьена. Подобная необходимость показалась ему чересчур суровой. Но каким образом ее избежать? Из подобного положения оставался только один выход: разрыв с Превенкьером.
При этой мысли Томье встал и в сильном волнении начал прохаживаться по своей уборной. Возможно ли после обязательств, принятых им на себя перед Розой, отступить назад? Что она о нем подумает? А его друзья, какими насмешками встретят они такое жалкое отступление? Нет, это невозможно! Он вступил на трудный путь, и ему надо идти вперед к намеченной цели, а там будь что будет! В конце концов самое худшее, что может случиться, это то, что они с Леглизом обменяются пулей или ударом шпаги. Но вероятно ли, чтобы этот скептик вздумал принять в трагическую сторону такое обыкновенное событие и разгневался бы во имя верности, которую сам всю жизнь нарушал, не смущаясь ничем?
Несколько развеселившись от таких соображений, Томье отправился в клуб, где пообедал и, закурив папироску, спросил себя, что он станет теперь делать. Госпожа де Ретиф советовала ему не ходить к Варгасам. Не пойти туда значило отсрочить предстоящее объяснение. Кроме того, он не рисковал неприятным разговором, а пожалуй, и стычкой с Этьеном на публике. „Валентина, конечно, ловкая женщина, подумал он. — Она с удивительным тактом схватывает щекотливую сторону вещей; какое громадное влияние приобретает эта дипломатка на Превенкьера! Она права, не надо туда ходить“. Жан подсел к игорному столу и спокойно проиграл в „бридж“ до половины одиннадцатого. Только что удалось ему выиграть сто двадцать фишек, как к нему приблизился лакей и сказал, понизив голос до шепота:
— Господин Леглиз просит вас к телефону.
Он встал, рассчитался с партнерами, попросил у них извинения и пошел в комнату с аппаратом. Через секунду в слуховой трубке телефона раздался голос Этьена:
— Это ты?
— Да. Что надо?
— Мне нужно с тобой поговорить, Приезжай ко мне.
— Хорошо. Приеду.
Леглизу случалось сто раз звать Томье таким образом, но теперь тон, выражение, лаконичность речи придавали его словам особое значение. Ни одного дружеского приветствия: ни „здравствуй“, ни „прощай“, только необходимо нужное, чтобы вышло понятно. По дороге в аллею Вилье Томье раздумывал про себя в купе: „Вот оно! Бомба сейчас лопнет. Валентину предупредили недаром. У него не хватило даже терпения подождать меня у Варгасов. Этьен требует меня к себе, чтобы тем удобнее переговорить со мной без помехи. Его жена, не догадываясь ни о чем, спокойно проводит вечер. А в это время мы с ним затеваем ссору. Поганая история! Вот тебе и двадцатилетняя дружба!“
Он подъехал к дому, вышел из экипажа, приказал клубному кучеру ждать себя и поднялся на лестницу. Лакей, сняв с посетителя пальто, отворил перед ним дверь кабинета. Этьен прохаживался взад и вперед по комнате, куря папиросу. Он еще не успел снять фрака, Взглянув на своего друга, хозяин кивнул ему головой, бросил папиросу и, указав Жану на стул, прислонился спиною к камину. Томье спокойно сел и заговорил, Пока лакей затворял дверь:
— Однако сегодня я встречаю у тебя довольно странный прием.
По его губам мелькнула насмешливая улыбка.
— А какого же иного приема ожидал ты от меня после того, что сделал со мною? — сурово возразил Леглиз.
— Когда ты откроешь мне мое преступление, — осторожно заметил Томье, — тогда я узнаю, насколько основательны твои обвинения.
— Неужели у тебя хватает духу отрекаться?
— Опять-таки спрашиваю: от чего?
— От того, что это тебе обязан я, более чем кому-нибудь, тем, что Валентина вздумала меня бросить, так как это ты свел ее с Превенкьером.
Томье подумал: „А, вон он куда гнет! Он не нападает прямо, а изворачивается. Он хочет ко мне придраться из-за госпожи де Ретиф. Хорошо, это другое дело, Если взяться за него осмотрительно, то можно еще выпутаться“. Он встал и приблизился к Леглизу.
— Ты, кажется, бредишь! Мне брать сторону Превенкьера против тебя! Для того мне надо было иметь какие-нибудь средства. Послушай, рассуди сам: какую власть имею я над госпожою де Ретиф? Чем я могу на нее повлиять? Советовать ей? Ты отлично знаешь, что она достаточно умна, чтоб обойтись без чужих советов, и что эта женщина способна провести десятерых таких мужчин, как мы с тобой, без малейшего затруднения. Да и какая мне в том выгода?
