Вынув из чехла финский нож, он быстро срезал тонкую березку, очистил от веток, отрубил вершину — мигом в его руках деревце превратилось в шест. Ченов снял с себя каску и, передав мне то и другое, сказал:
— Я сейчас снова поползу к берегу, а ты надень каску на шест и минут через пять, как доползу, показывай над кустами, чтоб немец ее увидел. Слишком высоко не поднимай и подолгу над кустами не держи. Ну, сам понимаешь. Надо, чтоб немец подумал: высматривают из-за кустов. Понял?
— Все понял, досконально, — кивнул я.
— Ну вот, я пополз, — обрадовался Ченов и быстро уполз в направлении к берегу, взяв с собой лишь винтовку и саперную лопату; вещмешок и гранаты оставил возле меня.
Через условленное время я потихоньку поднял каску над кустами и сразу опустил. Спустя минуту повторил, но подольше подержал каску. Немец почему-то не стрелял. И вдруг — сухой треск винтовочного выстрела в том месте, куда уполз Ченов. И опять тишина. Глянул, а Ченов уже возле меня.
— Их два, — еще на ходу зашептал снайпер. — Одного я уже уложил, другой не показывается. Помани-ка его еще, а я побегу обратно. — Он опять шмыгнул в кусты.
Выждав, я вновь поднял каску. В тот же миг по ней ударила пулеметная очередь, и я, не желая того, вдруг выронил из рук шест. Каска упала на землю и покатилась в ручей. Я заторопился за ней, на четвереньках бросился догонять — и в это время прогремел второй выстрел Ченова, а через минуту, не успел я и каску достать из ручья, появился Ченов, но уже не ползущий, а в полный рост. Улыбаясь, он громко сказал:
— Все, товарищ батальонный комиссар! Теперь можно идти домой. Больше возле немецкого пулемета никого нет.
Мы двинулись в обратный путь. Когда дошли до того места, где обедали у ручья, я предложил Ченову отдохнуть, попить перед дальней дорогой и заполнить водой наши фляги. Он охотно согласился. Уселись на траву, он закурил, а я снял сапоги, выжал носки, портянки и повесил на кусты просушиться.
Не знаю, то ли от удачно выполненного задания, то ли по другим причинам Ченов был в приподнятом настроении, его лицо, слегка поцарапанное оспой, сияло. Сняв пилотку, он сидел передо мной, обхватив колени руками, и, улыбаясь, рассказывал, как все было, а я слушал и смотрел на него, очарованный этим человеком. Немного утолщенные губы часто приоткрывались в усмешке, обнажая два ряда белых, крепких зубов. Волосы у него были густые, а сейчас, обильно смоченные испариной, торчали вверх, как щетина на хребте дикого кабана. Высокий мужественный лоб перетянули две пока малозаметные морщинки. Сила и жизнелюбие присутствовали во все его облике, даже в немногословной точности его рассказа:
— Я видел, как ты увел немца от меня. Он следил по верхушкам кустов, куда ты бежал. Потому так долго гонялся за тобой. А я тихонько выполз на берег и прикрылся ветками. Пока он гонялся за тобой, я его в точности засек. Их там было двое. Когда я убил пулеметчика, другой, наблюдавший рядом в бинокль, подполз к пулемету и стал возиться с убитым. Потом оттащил его в сторону и сам лег за пулемет. Он долго не показывался, а когда ты поманил каской второй раз, тут он и заговорил своим пулеметом. Но опять же, каналья, не показывается.
Я лежу, наблюдаю. Потом гляжу: немец вытянул шею, приподнялся из-за бруствера с биноклем и стал всматриваться в берег. Тут я его и прихлопнул. Он так и повис на пулемете. Я ему залепил прямо в бинокль. — Помолчав, добавил: — Это будет уже сто один немец на моем счету.
На командный пункт полка мы пришли поздно вечером, когда уже все поужинали. Ченов, как обычно, принялся за чистку своего оружия, а мне подали ужин.
— Ну как ты их выслеживаешь через такую широкую реку? — интересовались окружающие.
— А я сначала наблюдаю в бинокль, а когда обнаружу фашиста, тогда беру его на мушку через вот этот оптический прицел. Ты знаешь, какой он сильный?! Глаза у немца — с консервную банку.
— Ну это ты, брат, загибаешь, — возразили ему.
— Не веришь, поди проверь, — отмахнулся Ченов.
Массовая подготовка снайперов и умелое их использование приносили известный эффект в борьбе против оккупантов в условиях позиционной войны, поэтому, оценив его, советское правительство установило награждение снайперов орденами, вплоть до присвоения звания Героя Советского Союза.
Снайперское движение, даже массовое, разумеется, не могло играть решающей роли в сковывании сил противника. Основную роль в этом деле должны были играть активные боевые действия частей и соединений на всех фронтах, и особенно на узловых участках, овладев которыми можно было создавать серьезные затруднения и угрозу врагу. Поэтому в Киришах никогда не бывало длительного затишья. Здесь немцы не чувствовали себя спокойно ни днем ни ночью. Иначе было нельзя. На этом узле немцы держали несколько дивизий. Пассивная оборона могла позволить противнику забрать отсюда часть войск и усилить ими главное направление удара. Вот почему боевые операции следовали у нас одна за другой.
А сейчас готовилось новое наступление.
Снова и снова просматривались все тылы, штабы и отдельные части, выискивались даже малейшие возможности, чтобы пополнить поредевшие боевые порядки. Все способные носить оружие солдаты и офицеры направлялись в части, на передовую.
Мы оба ошибались
Вернувшись из полка, где занимался вопросами снайперского движения, я тут же был командирован в тыл дивизии для проверки выполнения приказа главного командования по вопросам учета, хранения и отпуска частям продовольствия и особенно водки. В этом деле наводился строжайший порядок и контроль: каждый килограмм продовольствия и каждый грамм водки должны строго учитываться, правильно храниться — без потерь, и сопровождаться четкими официальными документами до самой передовой; документы должны оформляться четко, аккуратно, без помарок, как банковские бумаги. За нарушение этих правил грозил военный трибунал, а за растрату — смерть. А можно ли снисходительнее относиться к питанию армии в условиях войны? Опыт показывает, что нельзя.
Пользуясь отсутствием должного учета и контроля, в первые месяцы войны некоторые работники тыла так запустили отчетность по снабжению, что часто не было возможности разобраться, сколько получено, сколько израсходовано и что имеется в наличии. Такое положение, безусловно, вело к растранжириванию продуктов, к пьяным оргиям в тылах и другим злоупотреблениям. Возвращаясь из тылов дивизии, я попутно зашел в родной саперный батальон.
Блиндаж теперь у саперов был на редкость благоустроенный: стены и пол дощатые, даже струганные, потолок аккуратно подшит вагонной доской, в стену вделано большое застекленное окно с глубоким туннелем, уходившим кверху; солнце в блиндаж, конечно, не проникало, но и его света было достаточно. Перед окном стоял небольшой кухонный стол, окрашенный желтой масляной охрой, имелось несколько стареньких стульев, а у командира батальона была даже железная койка.
Поздоровавшись со всеми, я прошел в дальний угол и сел рядом с начальником штаба Логачевым. Здесь же находились комиссар батальона Коваленко, командир батальона капитан Рыбников, старший адъютант Файсман, начфин и другие офицеры штаба. Компания весело шумела, острила, и вдруг мы заметили, что Файсман, разбиравший почту и «без отрыва от производства» активно участвовавший в общем хоре, помрачнел, съежился и притих, словно его чем-то пришибло.
Некоторое время он сидел неподвижно, уставив глаза в стол, затем лицо его и без того красное и веснушчатое, побагровело, вздулось, глаза налились кровью и, казалось, вот-вот брызнут слезой какой-то горькой обиды. Внезапно он порывисто встал и выскочил из блиндажа. Но тут же, будто что-то забыв, вернулся и уже с порога неистово закричал:
— Я знаю, кто хочет меня погубить! Это проделки майора Токарева! Я ему покажу, как сводить личные счеты! Я сейчас же пойду к начальнику штаба дивизии! — И, схватив со стола какую-то бумажку, он скрылся за дверью.
Мы решительно ничего не понимали, что могло так сильно взбудоражить всегда спокойного и даже веселого Файсмана, все недоуменно переглядывались, как бы спрашивая друг друга: в чем дело, что случилось? Я снял трубку и позвонил начальнику инженерной службы дивизии майору Токареву.
— Чем вы так обидели Файсмана? — спросил я Токарева.
— Откуда вы взяли, что я его обидел?
— А оттуда, что он сейчас побежал к начальнику штаба дивизии на вас жаловаться.
— На меня?!
— Да, на вас.
— Да он что, очумел у вас, что ли? Что с ним произошло?
— Да вот и мы никак не поймем, но он упорно твердит, что во всем виноваты именно вы, сводите с ним какие-то личные счеты.
— Я с Файсманом? Личные счеты? Это какие такие счеты? Из-за чего? Что он, жену у меня отбил или родителей моих обидел? Так ведь они живут далеко отсюда, в Средней Азии. Странно. Очень странно. Чем я мог его обидеть? — удивлялся майор Токарев. — Между прочим, я давно его не видел. Может быть, он заболел? Вы этого не заметили? — вдруг с каким-то беспокойством спросил майор. — И такое ведь бывает!
