…Патрульные на драконах появились скоро, едва только лагерь скрылся из виду. Сначала две, а потом целая гирлянда осветительных ракет вспыхнула в небе, обливая все вокруг мертвым известковым светом. Варга сперва зажмурился, потом надвинул на глаза специальные очки-бинокли со шторками и длинными козырьками. И тут же увидел драконов.
Их была пара, и они заходили сзади-сверху, держась пока нагло. Дракона непросто убить: для этого надо пулей со стальным сердечником попасть ему в нос – тогда он умрет от болевого шока; в глаза; вообще в морду – там есть тонкие косточки, через которые пули могут пройти в мозг; в небольшие участки под крыльями, где чешуя тонка, тогда можно пробить ему легкие, сердце, крупные сосуды; в брюхо, наконец, если оно не прикрыто специальным бронированным набрюшником… Варга дождался, когда лица погонщиков станут различимы, и вдавил гашетку. Голову ведущего дракона буквально ободрало клочьями, он еще держался в воздухе несколько секунд – так бегает кругами обезглавленная курица, – а потом крылья его судорожно распрямились и сразу обмякли. Но Варга уже не смотрел в его сторону, он стремительно перенес огонь на второго, успевшего сманеврировать, и всадил в него несколько пуль, прежде чем тот унесся вверх, в мертвую зону. Дракону это не повредило, но, кажется, он попал в стрелка, потому что в последний миг краем глаза заметил вскинутые руки…
Вторая пара атаковала цеппелин сверху, трассирующие пули прошивали его, как полотняный пузырь, – чем он, в сущности, и был. Несколько щелчков о какие-то твердые детали, несколько маленьких дырочек в обшивке гондолы. Когда эта пара мелькнула вверху, разворачиваясь для повторной атаки, Варга влепил точную очередь в голое брюхо еще одному дракону – тот сложился пополам, закинув голову, как человек, получивший сильный удар под дых; один из седоков – то ли погонщик, то ли стрелок, наплевать – сорвался вниз и исчез; дракон стал падать, кувыркаясь и стараясь загрести крыльями достаточно воздуха, чтобы затормозить…
Потом Варга увидел, как два оставшихся дракона сошлись вдали и некоторое время держались вместе: седоки совещались. Потом один ушел со снижением, а второй стал кругами набирать высоту. Правильно, подумал Варга, я бы и сам так делал. Давай вниз, крикнул он Топецу. Сам же он по веревочному трапу полез вверх, вокруг толстого бока цеппелина; там было наспех сооружено что-то вроде вороньего гнезда со вторым пулеметом на шкворне.
Он как раз успел усесться в этом гнезде и передернуть затвор, когда впереди появился дракон, летящий нарочито медленно: видимо, стрелок потребовал лететь так, чтобы было проще целиться. Варга не стал по-рыцарски дожидаться, чтобы тот открыл огонь первым: до цели было метров четыреста, когда он длинной кучной очередью накрыл всех, и дракона, и седоков; бесформенный ком рухнул вниз, как будто никогда не был грозным летающим ящером и властными людишками в униформе…
Два зверя, сказал он себе. Или даже три. И шесть-семь человеческих ублюдков. Неплохо для начала.
– Неплохо для начала! – крикнул он. Голос прозвучал тонко и противно, совершенно по-петушиному. Гелий выходил из оболочки. Правда, балласта взято много, а Топец – классный пилот…
Он передохнул и даже успел выкурить сигарету. А потом появилось сразу восемь пар драконов. В свете многих ракет видны были и тяжелые стальные набрюшники, и какая-то массивная дрянь, подвешенная под некоторыми из зверей. За него решили сразу взяться по-настоящему. Он поплевал на ладони, потер – и стал выцеливать самого смелого…
Париж, 8 марта 1945. 20 часов 30 минут
Да уж… назначил место…
Такого сосредоточения живописного мусора Штурмфогель не видал никогда. Наверное, над созданием этого кусочка Великого Города поработало чье-то особо изощренное и яркое подсознание.
Всяческая мебель, имя которой помнят только театральные художники и бутафоры, драные диваны и трехногие стулья, чемоданы, коробки, подставки для цветов и кадки с пальмами, тряпье, перекошенные зеркала, бочки целые и разбитые, целые штабеля толстых глиняных тарелок, а главное – море пустых бутылок, маленьких, средних, больших, огромных, стройных и пузатых, светлых до полной прозрачности и черных, изогнутых, с ручками, с краниками, с гравировкой…
Да, подумал Штурмфогель, вот и в Берлине верхнем было так же… да нет, круче было в Берлине. Он попытался вспомнить, но цельной картины не возникало. До того как вывезли куда-то далеко на периферию и там изолировали сначала всех душевнобольных, а потом евреев, улицы Берлина местами походили на материализацию кошмаров безумного кладовщика: повсюду громоздились всяческие ящики, шкафы, тюки с одеждой и провизией, курганы угля и дров – то есть всего того, без чего натерпелись за времена войны, разрухи, революции, инфляции… Но уже лет пять, пожалуй, улицы чисты, светлы, даже ровны – и Шпеер клянется, что еще пять лет – и узнать город будет невозможно.
Клялся, поправил себя Штурмфогель. Уже довольно давно Шпеер занят другими делами, ему не до архитектуры…
А казалось бы, до чего просто: двести тысяч плакатов с видами нового города расклеены повсюду внизу – и Верх преображается, выпрямляются улицы, дома тянутся к небу, а не нависают над головами, и само небо светлеет…
Темнеет небо. Время уже, время! Опаздывает Кляйнштиммель, так его и так.
А вдруг… Только сейчас Штурмфогель подумал: а ведь он мог просто уйти. Нет у него поблизости никаких опергрупп, соврал. Ушел, и все.
И тут же понял, что в этом случае, в случае обмана, – Кляйнштиммель должен будет пойти до конца, то есть убить.
И двум поднявшимся навстречу ему силуэтам он не удивился. Равно как и упершимся в спину стволам.
– Он не придет, – сказал Хете, подходя.
– Уже догадался, – сплюнул Штурмфогель. – Только поздно. Если окажешься в моей шкуре, Хете, запомни: не доверяй никому.
– Я не окажусь в твоей шкуре, – сказал Хете слишком ровно.
– Кто тебя будет спрашивать? – хмыкнул Штурмфогель. – Меня, например, не спрашивали: назначили, как в наряд по кухне. Скажи-ка…
– Кончай его, Антон, – сказал тот, кто стоял дальше… Эмиль, вспомнил Штурмфогель с некоторым уже трудом. – Опасно. Накроют. Общая тревога по всем полицейским участкам.
– Заткнись, Эмиль, – сказал Хете, не оборачиваясь. – Я буду говорить столько, сколько считаю нужным. А ты, если понадобится, сдохнешь, прикрывая меня, пока я тут болтаю о погоде…
– Понял, командир.
– Вас навел Кляйнштиммель? Можешь не отвечать – знаю, что он. И приказал ликвидировать на месте? Ладно, Антон, приказ есть приказ, но слушай внимательно: предатель – он. Теперь уже окончательный предатель, потому что сначала грешил, не ведая… И я единственный, кто это знает и может доказать. И вообще они, наши шефы, все немножко предатели. И Нойман, и покойный Гуго… ну а про Кляйнштиммеля я уже сказал. Вот не знаю, замешан ли Эдель. Может, и нет. Готов слушать?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
