«И здесь я проиграл, — подумал Лукас. — Случилось то, что случилось, и я не то что не захотел — просто не подумал вмешаться. Если бы всё пошло по моему изначальному плану, сейчас она любила бы меня сильнее, чем Марвина. А женщины никогда не убивают себя оттого, что любят двоих. Это уже чисто мужской сорт глупости. Я проиграл, Марвин из Фостейна, я потерпел сокрушительное поражение, сто очков в твою пользу… А ты уехал от меня раздавленный и уничтоженный, воображая, будто победа осталась за мной — и по-прежнему придавая этому значение. Ты ведь не знаешь ещё, что любые победы и поражения относительны, и поэтому в них нет никакого смысла…»
— Эй, мессер!
Лукас повернулся к двери. Манера обращения слуг Хирта его умиляла: забавная смесь раболепия с хамством.
— Чего тебе?
— Тут этот парень труп забрать хочет… чего ему, отдать?
Он резко ответил:
— Конечно, отдать, дубина! Лично отвечаешь, ясно? И смотри у меня!..
— Э… — наёмник растерянно заморгал, похоже, уже жалея, что сунулся, потом вдруг отчего-то обиделся: — Ну вы скажете тоже, мессер, мы что, нелюди какие…
«Вы-то нет, — подумал Лукас, глядя на закрывшуюся дверь. — Вы — нет. Вы бы и без моей указки отдали должное телу молодой красивой девушки, укоротившей себе век, чтобы спасти того, кого она любила. Поухмылялись бы, может, ругнулись бы между собой, а потом подняли бы чарки за упокой. Ведь девушка была молода и красива. И умерла хорошо, чего уж там. Глупо, но хорошо.
А вот что бы сделал на вашем месте я? Ну-ка: мне двадцать лет, я прожигаю жизнь по гарнизонам за картами и вином, у меня нет ни вчера, ни завтра, и на моих глазах юная девушка бросается из окна…» Он попытался представить себя, двадцатилетнего, стоящего над её телом здесь, в замке Хирта, внизу — и не смог. Попросту не смог.
Или, может, не захотел?
Чушь собачья. Не к чему и голову ломать. Мёртвых надо забывать, живых тоже. Это первое, что необходимо усвоить, если хочешь, чтобы из волчонка вырос волк. И он вырастет, хочешь ты того, Марвин Фостейн, или нет. Потому что кто ещё может вырасти из волчонка?..
Он с силой оттолкнулся рукой от стены, привалившись к которой стоял уже Единый ведает сколько, и решительно шагнул к двери. Всё, хватит. Он больше не намерен думать об этом.
Лукас был на полдороге к выходу, когда дверь снова приоткрылась, и он уже собирался от души гаркнуть на Хиртовых хамов, вечно вламывающихся без стука, но осёкся на полуслове, увидев круглое белое лицо. И хотя оно было щербатым, на какое-то кошмарное мгновение Лукаса охватила уверенность, что это пришла Гвеннет. Пришла и встала на пороге, и не позволит ему выйти из этой комнаты, пока он не подумает обо всём, о чём должен.
Но это была не мёртвая Гвеннет, это была вполне живая Клэнси, полоумная Хиртова сестра. После возвращения из посёлка ей, кажется, стало худо — так, по словам Хирта, случалось порой, чаще весной и осенью, но зимой иногда тоже. В такие дни либо с ней ходил кто-то из людей Хирта, либо её держали под замком. Хирт говорил, что оставлять её одну небезопасно в такие дни — иногда она ломала всё, что попадалось под руку, и могла себя ненароком поранить. Как она сбежала на сей раз — неизвестно, но Лукас сразу понял, что она одна. Хотя бы потому, что, кроме ночной сорочки, на ней ничего не было.
Лукас не двигался, когда она вошла и закрыла дверь — бережно и вдумчиво, словно всем своим видом говоря: видишь, какая я догадливая? Вдоль её спины свисала толстая чёрная коса, и, если бы не рытвины оспин, Клэнси была бы хороша грубой крестьянской красотой, которую так ценят бродяги и наёмники. Не обращая на Лукаса ни малейшего внимания, Клэнси молча прошла мимо него, аккуратно расстелила постель, на которой ещё сегодня ночью спала Гвеннет из Стойнби, забралась в неё и требовательно похлопала ладонью по матрацу рядом с собой. Звук вышел глухим, но отчётливым, и Лукас только теперь понял, до чего же в замке тихо.
Он подошёл к кровати с другой стороны, и лёг, не снимая сапог. Какое-то время они просто лежали рядом. Потом Клэнси сказала:
— Ты очень нравишься мне, и я хотела бы разделить с тобой постель. Но я знаю, что не нужна тебе.
Он ещё никогда не слышал от неё таких рассудительных фраз, поэтому не смог скрыть изумления. Клэнси была к нему совсем близко, но не пыталась прикоснуться — только смотрела ему в лицо светло-карими глазами, очень серьёзными и совершенно безумными.
— Девушка, которая тут спала, сегодня умерла, — продолжала Клэнси. — И ты ещё хотел кого-то убить. Какого-то человека. Хирт мне говорил, но я не поняла.
Хирт ей говорил?.. Интересно, что. Лукас вполне мог представить себе, как Клэнси раскачивается на краешке стула, а Хирт без умолку пересказывает ей свои побасёнки, зная, что она никогда не высмеет его и не перебьёт. «Ты и обо мне сложил сказку, старик? И кто я в ней? Очередной огнедышащий дракон? Который съел принцессу, а принца пощадил, чтобы тот обдумал своё поведение? Невесёлая же у тебя на сей раз вышла сказка. Точнее, не у тебя, а у меня».
— Хирт не всегда рассказывает так, как было, — сказал Лукас, ловя себя на том, что говорит с Клэнси, как с нормальным человеком.
— Я знаю, — кивнула та. — Но ему нравится болтать. Он такой одинокий. А мне ведь не трудно его слушать. Вот когда он приходит ко мне ночью — трудно, а так нетрудно.
Лукас неотрывно смотрел на неё. И, Единый, если бы не эта её расхристанная сорочка, если бы не растрёпанная коса, если бы не безумие в её глазах — можно было бы в самом деле поверить, что эта несчастная женщина играет сумасшедшую для своего не менее несчастного брата, чтобы им обоим не было так одиноко. А может, так всё и начиналось. Может, когда они были детьми и остались вдвоем против всего мира, ей пришлось играть эту роль. А трудно не сойти с ума, если всё время притворяешься безумным. Лукас знал это по себе.
— Можно, я полежу тут у тебя? — спросила Клэнси. — Я ничего делать не буду. Просто Хирт сегодня зол, опять меня запер, а я не хочу оставаться одна.
— Конечно, — согласился Лукас — и согласился почти с радостью. Ему тоже не хотелось сегодня быть одному. Он подумал даже, а что уж такого страшного в оспинах, в лицо-то можно и не смотреть, да, в конце концов, на четвереньки её поставить и… Но тут же оборвал эту мысль. Полоумная Клэнси была тёплой. Она не заслужила такого.
И он тоже не заслужил.
«Да, Марвин, ты прав, есть вещи, которых не сделал бы даже я, — подумал Лукас. — Но мне хочется верить, что ты сильнее меня. Я вижу, что ты сильнее. И это хорошо, поверь мне на слово, мальчик — вот теперь я чувствую, как это… было бы хорошо».
Клэнси тихонько запела рядом, и Лукас подумал: «Если бы мой враг посадил передо мной Ив и сказал: выбирай, твоя жизнь или её, и если бы она встала и пошла к окну, что сделал бы я?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
