Но для женщин, почти как для англичан, их дом — их крепость. В которой они проводят гораздо более значительное время, чем мужчины. И потому детали бытия, мужчинам безразличные, для женщин первостепенны.
Итак, Люся Лукова — жена Паши Лукова, мать Лешки Лукова и невестка Алексея Павловича Лукова — искала в анналах бюро обмена варианты. И нашла один неплохой. Обмен устраивал обе высокие договаривающиеся стороны. Но была еще сторона третья — райисполком. Инстанция, призванная стоять на страже интересов граждан путем учинения этим гражданам различных препятствий. В изобретении и осуществлении данных препятствий труженики исполкома были вдохновенны и изобретательны. Ибо, похоже, именно в этом они находили высокое оправдание получаемой ими довольно низкой зарплаты. Нашлись такие препятствия и в обменном варианте, который взлелеяла Люся: где-то было метром больше, где-то метром меньше… Для разрешения ведомственного конфликта ответственный квартиросъемщик Алексей Павлович Луков был приглашен на депутатскую комиссию исполкома.
Но это — вечером, после работы. А утром Луковы еще только начинали свой трудовой день. Мужчины уходили раньше. Люся — преподаватель детской музыкальной школы — уходила позже. Но как хозяйка дома она уже обеспечила мужчин калорийным завтраком. И теперь стояла на балконе — квартира была на втором этаже — и напутственно махала рукой уходящим на работу и учебу мужчинам. Такова была многолетняя семейная традиция. Мужчины снизу помахали ей в ответ и пошли своим путем.
Путь их пролегал через обширный пустырь, вдоль чугунной ограды городского парка. Пустырь был усеян останками снесенных деревянных домишек — на их месте предполагался новый микрорайон. Несколько хибарок еще стояли вдали, но их судьба была уже решена: мощный бульдозер накатывал и откатывал, долбая крайнюю из них. Домишко дрожал, но все же держался — крепко строили предки. В этом его сопротивлении тупой машинной силе было что-то бесполезно-смешное. Но и нечто безумно-героическое.
Время было раннее, дорога пустынная. Луковы шли и толковали о заботах грядущего дня.
— Ни пуха ни пера тебе на алгебре! — сказал дед внуку.
— К черту, к черту, — откликнулся Лешка.
— Батя, — сказал Паша, — а все же надо бы в исполком ордена надеть…
— Не День Победы! — отрезал Алексей Павлович.
— Да я-то понимаю, но…
— Но мама Люся просила, — закончил за отца Лешка.
— С тобой не обсудили! — оборвал язвительного отпрыска папа Паша и сказал Алексею Павловичу: — А может, и верно, ни к чему орденами глаза мозолить, сейчас как-то к ним отношение иное…
— Какое? — жестко прищурился Алексей Павлович. — Какое иное отношение у вас к нашим орденам?
Паша, очутившийся меж двух огней, отмахнулся и от отца, и от сына:
— Да ну вас! К каждому слову цепляетесь!
— А ты слова выбирай, — остывая, заметил Алексей Павлович. — И вообще, чего суетиться? Объясню я этим депутатам по-людски, все поймут…
Он не договорил, остановился у крайнего домика с резными наличниками и затейливым коньком на крыше. Глянул на работающий в отдалении бульдозер.
— Вот о чем не забыть бы в исполкоме потолковать! А то уж к нему подбираются…
Алексей Павлович, переключившись на новые мысли, прибавил ход. Сын и внук следовали за ним, больше не докучая разговорами.
Так они вошли в парк. На центральной аллее было уже многолюдно. Неспешно прогуливались мамы и бабушки с колясками. А спешившие на работу обгоняли их.
У боковой аллеи первым от троицы откололся Лешка — сделал ручкой и поскакал вприпрыжку налево. В сторону школы.
Паша свернул в следующую аллею. Она вела к боковым воротам парка, за которыми был его — Пашин — проектный институт.
Алексей Павлович прошел еще немного в одиночестве по центральной аллее, а затем тоже свернул — на узенькую дорожку, зажатую с обеих сторон кустами.
Вскоре позади него появился бегун. Нет, это был не спортсмен — для спортсмена тяжеловат, да и староват, лет тридцати пяти. Но это был и не пациент из тех, кто убегает от инфаркта, приближаясь к инсульту, нет, слишком молод и крепок он был для пациента — розовощекий, кудрявый, держал четкий ритм и ровное дыхание. В общем, скорее это был просто человек предусмотрительный, решивший жить согласно разумному девизу: береги вес смолоду!
Увидев впереди препятствие в виде неторопливо идущего Алексея Павловича, бегун весело и дружелюбно прокричал:
— Дорогу, папаша!
Алексей Павлович, углубленный в свои думы, даже не оглянулся, а просто сошел покорно с дорожки и прижался спиной к кустам, давая дорогу представителю молодежи.
Бегун, проследовав своим курсом мимо него, так же весело и доброжелательно крикнул:
— Спасибо, дедуля!
И скрылся за кустами.
Алексей Павлович вновь ступил на дорожку, и она после нескольких поворотов вывела его к мощной кирпичной стене, в которой зиял рваный пролом.
Кто и когда возвел эту стену — неизвестно. Возможно, у нее даже была многовековая история. И своя история была у пролома. Если и не многовековая, то, во всяком случае, многолетняя. В ней, говоря принципиально, отражался конфликт власти и народа. Коммунальное руководство было твердо убеждено, что стена эта должна быть единой и нерушимой и никакому пролому в ней быть не положено. А заводской народ, сокращавший и ускорявший через этот пролом путь на родное предприятие, был так же твердо убежден, что пролому в этой стене самое место. Коммунальные службы заделали незаконное отверстие кирпичной кладкой. Через несколько дней от кладки не осталось ни кирпичика. Тогда пролом заварили сплетеньем металлической арматуры. Через некоторое время от мощных прутьев остались лишь жалкие хвостики. Тогда пролом перекрестили на манер тюремного окошка стальными рельсами. Вскоре эти рельсы были отогнуты в разные стороны какой-то чудовищной силой.
Кто задраивал пролом, было известно — работы совершались ясным белым днем. А кто разрушал препятствие, было загадкой — умельцы трудились под покровом темной ночи.
Говорят, кто-то где-то уже внес разумное предложение: не прокладывать и не асфальтировать прямые и теоретически прекрасные дорожки согласно строительным проектам, а сначала изучить реальную миграцию населения в этом месте и только потом зафиксировать, заасфальтировать пусть не прямую, а косую или даже кривую, но житейски верную народную тропу. Возможно, кто-то где-то уже и осуществляет разумную идею. Но до нашей стены эта идея еще не дошла. По-прежнему с упорством, достойным лучшего применения, явные силы загораживали пролом, и по-прежнему силы тайные вновь прорубали это, как выражались местные остряки, «окно в Европу».
На сегодняшний день пролом находился в полусвободном состоянии: очередное его перекрытие было разрушено только наполовину, и через пролом можно было пробраться, лишь согнувшись в три погибели. Алексей Павлович так и поступил: оглянулся — не видит ли кто его несолидность? —
