Вечером меня позвал легат Квинт Туллий Цицерон. Судя по выражению лица, переживать трагедию в жизни — это не для него. Наверное, действительность плохо передается гекзаметром, который римские поэты переняли у греческих.
— Мне нужен галл, который доставит послание Цезарю. Поспрашивай своих людей. Тот, кто выполнит это поручение, получит в награду тысячу денариев, — сообщил он таким тоном, будто просил милостыню. — Если не придет помощь, мы долго не продержимся.
Такие предложения и раньше поступали моим подчиненным. Я тоже прикидывал, не отправиться ли самому? Если бы был без семьи, так бы и поступил. Это был бы возможность вырваться из осажденного каструма, так сказать, по-хорошему и даже получить награду. Бросить же здесь семью на произвол судьбы и римской солдатни я не готов.
Догадавшись, что предложение это предназначено в первую очередь мне, сказал:
— Сам бы отправился, но слишком не похож на местных галлов, сразу поймут, что я из каструма. Поговорю со своими подчиненными. Может, кто согласится, — пообещал я и поделился мнением: — Лучше бы, конечно, кого-нибудь из вспомогательных подразделений, кто малого роста, плохо сложен, не похож на воина.
— Есть такой. Раб Вертикона — перешедшего на нашу сторону знатного нервия. Он вроде бы согласен, если получит свободу и деньги, но боится идти один через лагерь галлов, — рассказал Квинт Туллий Цицерон.
— Давай проведу его ночью, — предложил я.
Это был компромисс между совестью и личными интересами: помогу легату решить проблему и в то же время останусь в каструме. К тому же, была надежда, что курьер доберется до Самаробривы, и нам придет помощь. Тогда не надо будет купаться в холодной реке, рисковать здоровьем детей, жен и своим.
— А сможешь провести? — спросил с надеждой Квинт Туллий Цицерон.
— Конечно, — заверил я и, чтобы окончательно успокоить его, пообещал: — Если не получится, сам отправлюсь к Цезарю.
Обещание дал с легкостью, потому что, если попадем в засаду, курьер погибнет первым, а легат будет последним, кто узнает о его смерти.
— Сейчас я напишу послание на греческом языке, чтобы враги не смогли прочитать, — решил он и сразу сел за столик, потянулся к листу пергамента.
— Лучше напиши на лоскуте светлой материи, — посоветовал я. — Если курьера остановят и обыщут, пергамент сразу выдаст его, а на лоскут не обратят внимание.
— Тоже верно! — как обычно с радостью согласился легат и крикнул рабу, чтобы оторвал кусок от чистой туники.
Как ни странно, сообщение написал не гекзаметром, коротко и емко. Видимо, графоманом становится от безделья.
Пока Квинт Туллий Цицерон писал, его раб сходил за другим рабом, который согласился рискнуть жизнью ради свободы и богатства. Это был хилый тип с унылым выражением лица. Я еще задался вопросом, что было первично — хилость или унылость? Такого уж точно не заподозрят в службе в римской армии.
— Зачем ты идешь в Самаробриву? — задал я проверочный вопрос.
— Так это… того… к родственникам… на зиму, бобыль я, — ответил он после долгого раздумья.
— А где был? — спросил я.
— Так это… — раба надолго перемкнуло, — …на заработках.
— На кого работал и что делал? — продолжил я допрос.
— Свояку помогал участок расчищать поле от леса и целину поднимать, — уже быстрее ответил он.
— Сколько он тебе заплатил? — поинтересовался я.
— Нисколько, свояк же! — быстро ответил он.
— Надо бы дать ему пару местных серебряных монет, — предложил я легату.
— Сейчас дам, у меня есть! — радостно сообщил Квинт Туллий Цицерон и пошел к сундуку, который стоял в дальнем углу комнаты барака.
Принес он целую пригоршню серебряных монет.
Я отобрал три эдуйские стоимостью в один асс, на аверсе которых человеческая голова, а на реверсе конь в прыжке, отдал их рабу:
— Это тебе заплатил свояк за работу, — и посоветовал: — Запомни, что говорил мне, и отвечай быстрее, когда будут спрашивать.
— Так и сделаю, господин! — покорно ответил он.
Затем передал ему лоскут с посланием и проинструктировал:
— Если найдут и спросят, что это такое, скажешь, что нашел на дороге.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Да, господин! — шмыгнув носом, произнес раб.
Жизненный опыт подсказывал мне, что такой балбес, скорее всего, дойдет, если не начнет умничать, и получит свободу и деньги, но очень быстро лишится и того, и другого. Есть люди, к которым богатство и независимость не прилипают.
66
В каструме была лодка-плоскодонка. Ее сколотили в самые первые дни, чтобы ставить сети на реке. Их ставили и сейчас напротив приречной стороны каструма и трусили рано утром, вытаскивая лодку из каструма, а потом затаскивая. Поскольку в лодку помещалось всего три человека и пойманной рыбы хватало в лучшем случае на центурию, кельты не обращали на нее внимание. На противоположном берегу напротив каструма был пойменный луг, затапливаемый во время паводка. До нашего прихода нервии из ближней деревни косили на нем траву и пасли скот. Лес начинался метров через пятьсот от берега, на склоне холма. Местность хорошо просматривалась, поэтому враги держали там небольшой отряд в полсотни человек, который менялся каждый день. Так понимаю, это место было чем-то типа дома отдыха или почетной ссылки. В километре выше по течению находился брод, через который проходила дорога, и по нему в любой момент могла переправиться из вражеского лагеря помощь отряду.
На лодке нас перевез легионер, один из ее владельцев. Договорился с ним, что до рассвета будет ждать возле приметного куста, росшего на противоположном берегу. Если не вернусь этой ночью, приплывет следующей.
Раба тоже проинструктировал:
— Идешь за мной в пяти шагах. Я остановился — ты остановился, я присел — ты присел, я лег — ты лег. И все это молча. Начнется бой, падаешь и не шевелишься, чтобы я потом не искал тебя в темноте.
Он в черном плаще с накинутым на голову капюшоном, так что будет малозаметен, если ляжет на землю. На мне темная просторная одежда, которая не мешает бежать и сражаться. Доспехи оставил в каструме. Ночью скорость важнее средств защиты. Нижняя часть лица по-ковбойски скрыта под черным платком жены, завязанном на затылке. На спине закреплена сабля, за поясом торчит кинжал. Стараясь шагать бесшумно, идем в сторону холма. Луна взойдет во второй половине ночи, но и без нее достаточно светло, чтобы разглядеть его. Лагерь дежурившего здесь отряда расположен примерно посередине между рекой и холмом. Собираюсь обогнуть его вдоль леса. Если вдруг заметят, будет, где спрятаться. Впрочем, часовой у них всего один и сидит лицом к реке у почти затухшего костерка. Мы проходим траверз на него, после чего я ускоряю шаг. Даже если нас сейчас услышат, примут, скорее всего, за зверей, вышедших покормиться на луг.
Дорогу я чуть не пропустил. Если бы раб не кашлянул дважды, привлекая внимание, так бы и пошел дальше. Я остановился и обернулся.
— Дорога, — прошептал раб.
Была она мало наезжена, с полосой травы между колеями, поэтому и не заметил. Столько лет, если ни веков, хожу по таким дорогам, а все равно в подкорке у меня дорога — это асфальт или на худой конец брусчатка. Мы добрались по дороге до того места, где входила в лес.
— Иди до рассвета. На день спрячься в лесу, поспи и ночью опять иди. На второе утро отдохни до полудня, а потом выходи на дорогу и дальше двигайся в светлое время. Там уже тебя вряд ли примут за пособника римлян, — проинструктировал я во второй раз.
Раб пошел в сторону Самаробривы, а я — к лодке-плоскодонке, только на этот раз другим путем. Главное дело я сделал, поэтому могу развлечься малехо. Меня заинтересовал часовой. Сколько мы шли мимо него, ни разу не пошевелился. У меня появилось подозрение, что спит. Есть люди, которые умеют кемарить в любой позе, даже стоя. Аборигены по большей части деревенские жители, привыкшие рано ложиться и вставать, первая половина ночи для них — самое трудное время. К тому же, с дисциплиной у кельтов слабовато. В римской армии за сон на посту выпорют так, что дня три будешь лежать пластом на животе, а за рецидив могут сделать короче на голову.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
