за которую тебе будет стыдно, и я её точно не допущу». «Ты это про что?» — Кольцов зависает. Такого он от меня точно не ожидал.
«Объясняю. Если ты считаешь, что я тебе вру, я открою тебе память. Так вот, ты должен познакомиться с Марией фон Остен в этом году. И вы сразу стали жить вместе. Да, это была фееричная любовь, Миша. Но в Сааре в следующем году вы увидите очень красивого мальчика из рабочей семьи, Губерта Лосте. И в твою бедную голову втемяшится привезти мальчика в Советский Союз и сделать из этого хорошее пропагандистское шоу». «Ну это, ты как-то английскими словами меня не очень-то оскорбляй»… «В общем, вы его усыновили и привезли в СССР, вот в эту твою квартиру. Мария напишет про него книгу «Губерт в стране чудес» и ее издадут с предисловием самого Димитрова. «И что тут плохого? Это замечательная идея! Блестящая просто!» «Блестящая? А ребенком кто заниматься-то будет? Вы о мальчике подумали? Или это только винтик в пропагандистской машине? Я тебе расскажу, что из этого получилось! Губерт будет плохо учиться и очень плохо на него подействует известность, а то как же, самый известный пионер СССР! Ни у тебя, ни у жены времени на мальчика просто не будет: ты застрянешь в Испании, Остен будет загружена в Коминтерне. Потом вас с Марией расстреляют». «А… Б…». «Стоп, Кольцов, дай мне закончить… Потом будешь материться! Так вот, твой брат Боря поможет мальчику пойти учиться, а потом всех немцев выселят в Казахстан, где он будет пасти скот, дважды будет сидеть за кражи, заметь, не за политику, а за банальное воровство! И будет мечтать вернуться в Саар, к родителям. Умрёт в тридцать шесть от банального аппендицита».
«Подожди, а что я сделал не так?» — удивился Кольцов. «А то, что ты жизнь ребенку поломал, это по-твоему ничего? Игрушки? Это ребёнок, использовать его ТАКИМ образом — это ниже всего, что только можно вообразить, это подло, мать твою, Кольцов! Подло».
И пока мы не подъехали к редакции я матерился, как сапожник, а Кольцов в моей голове притих, не ожидал такой реакции. А что он хотел? Всё-таки мы люди разных эпох и разных подходов к человеку. Нет, я не испорчен всякой там толерастностью и прочей новомодной хренью, но для меня каждый человек — Вселенная, и каждый ребенок — это ценность. И такое бездумное отношение к человеческой судьбе… вот не могу, меня просто рвёт от этого…
В общем, в свой кабинет мы зашли уже во вполне рабочем состоянии. Более того, я выпустил Кольцова, который снова стал собой, и возня с номером стала продвигаться, как наскипидаренная. Но тут ровно в полдень на столе зазвонил телефон. Хорошо известный мне голос Поскрёбышева предупредил, что сейчас со мной будет разговаривать Иосиф Виссарионович. Людей из кабинета вынесло, стоило только мне махнуть рукой.
— Здравствуйте, товарищ Кольцов.
— Здравствуйте, товарищ Сталин.
— Хотел спросить, у вас ничего нет мне показать нового.
О чём нового, он не говорил, понимал, что я понимаю, что он понимает, что я понимаю, как он меня понимает… и т.д.
— Есть новый материал, товарищ Сталин.
— Вот и хорошо, товарищ Кольцов. Привезите-ка мне этот ваш материал, скажем так, в девятнадцать двадцать. Вас это устроит?
— Конечно!
— Тогда до встречи, товарищ Кольцов.
Трубка замолчала, а через секунду раздались длинные гудки отбоя. В комнату стали очень осторожно заглядывать сотрудники редакции, наблюдая моё почти мумифицированное состояние.
— Миша, что случилось?
Я даже не понял, кто задал вопрос, но он был написан на мордах их лиц, причём у всех без исключения. Вздохнул.
— Поговорили.
— Миша, и что? Ходят слухи, что тебя должны сделать главредом «Правды», неужели правда? — это Евгений Петров. Сам не заметил, как применил ко мне тавтологию, а сам оную старался выжечь калёным железом. И у себя, и Ильфа, и у всех иных писателей.
— Так, товарищи, до конца декады неделя, а у нас в номере еще кошки не валялись! Вы хотите сорвать выпуск? Не позволю! Была короткая беседа с товарищем Сталиным, в которой он выразил благодарность за работу нашей редакции. Всё? О газете «Правда» речи не шло. И это правда!
Остаток рабочего дня прошёл в какой-то сумбурной обстановке. Редколлегия воодушевилась моими словами, а я вот боялся себе даже представить, во что они могут вылиться. Ведь вождь про «Огонёк» и слова не сказал. Надеюсь, поймёт, что я старался сохранить конспирацию. Поймёт и простит.
* * *
Москва. Кремль. Кабинет товарища Сталина
Группа товарищей, с самого утра оккупировавшая кабинет товарища Сталина могла поражать своей пестротой. Во всяком случае, такие люди сюда еще не попадали. Тем более, что Поскребышев получил указание в журнале посещений сделать запись, что товарищ Сталин никого сегодня не принимал, работал с документами. Визиты всех руководителей самого разного ранга были перенесены на другие дни. А сегодня… цирк, да и только!
В тройке товарищей, которые оккупировали помещение кабинета, заваленного бумагами, ростом и какой-то статью, почти военной выправкой отличался Михаил Куни, он же Моисей Абрамович Кунин, еврей, родившийся в Витебске, ученик Шагала и Фалька. Не удержусь от того, чтобы не заметить, что Мося Кунин жестко и бескомпромиссно критиковал творчество Малевича, которое и творчеством не считал, жёсткий товарищ, который не видел в беспредметном искусстве предмета искусства. И зачем нам художник. Ой, не спешите, у этого витебского еврея очень интересная биография: с детства, кроме живописи, занимался еще и спортом, даже выступал в варьете, причем не в захудалой провинции, а Москве, Киеве и Одессе. Был у него такой номер, «баланс на трапеции». Зато номер такого иллюзиониста Арраго (он же Роман Семенович Левитин) «Живая счётная машина» произвела на юношу очень серьезное впечатление, он стал развивать свои способности к мгновенному счёту в уме. Смотрите дальше: 1916 год — заканчивает Московский коммерческий институт. 1917-1918 год ассистент Бехтерева в психоневрологическом институте. Затем — Витебская школа искусств, лямур, причем даже стрелялся из-за неразделенной любви, правда, чуть не пристрелил при этом товарища. А вот девушка, Александра Каганова, все-таки вышла за него замуж. А потом поступил работать в цирке, сначала как художник-оформитель, потом уже стал выступать с собственными номерами, причём не только в качестве «живой счётной машины». Выше среднего роста, с резкими, чуть хищными чертами лица, тяжелым взглядом из-под густых бровей, Михаил Куни приобрёл определенную популярность и на его номера ходили смотреть.
