Назавтра их расстреляли в Гремячем. Очень много тогда расстреляли людей, могила вздыхала волной от еще живых.[627]
Особенно напряженно трудиться гестаповцам приходится в столице Белоруссии – Минске. Здесь существует обширное и разветвленное подполье, досаждающее оккупантам. Гестаповцы выявляют новые и новые ячейки, однако подпольная сеть раскинута очень широко. Минские тюрьмы забиты заключенными; некоторым из них удается бежать, и тогда становятся известными страшные подробности…
В тюремные камеры, где с трудом могли поместиться пятнадцать человек, фашисты вталкивали по семьдесят. Люди задыхались, некоторые стоя умирали. Многих заключенных, чтобы быстрее лишить физических и моральных сил, раздевали донага и держали на залитом водой цементном полу.
Тюрьмы зимой не отапливались. Среди заключенных были беременные женщины, грудные дети и старики. Арестованным один раз в день выдавалось 100 граммов смешанного с опилками хлеба и пол-литра кипятку. Заключенным не разрешали пользоваться баней и умываться. В местах заключения свирепствовал тиф. Больных не лечили, а уничтожали. Поэтому заключенные принимали все меры, чтобы скрыть заболевание. Смерть косила людей; ежедневно умирал каждый десятый.[628]
Весной 1942 года немецкие спецслужбы нанесли сокрушительный удар по минскому подполью; было казнено 405 подпольщиков и партизан, в том числе 28 руководящих работников во главе с секретарем подпольного горкома. Однако и дальше казни продолжались во всевозрастающих масштабах. Очередную годовщину Октябрьской революции оккупанты отметили массовыми казнями. В центральном сквере Минска качались тела повешенных, в минской тюрьме был организован массовый расстрел. «Людей выводили по сто человек. Тех, у кого была хорошая одежда, раздевали и бросали в машину голыми. Зарывать трупы немцы заставляли самих заключенных, ожидавших расстрела».[629]
В руки гестапо мог попасть любой – по малейшему навету или подозрению. И все же действия тайной полиции в городах казались образцом законности и правопорядка по сравнению с действиями карательных отрядов в сельской местности.
Одной из первых «контрпартизанских» операций стала операция под кодовым названием «Болотная лихорадка», проведенная в феврале – марте сорок второго. По немецким данным, за это время было уничтожено 398 партизан и около 9500 «подозрительных» и «нежелательных» лиц.[630] На самом деле число убитых партизан систематически завышалось, а число уничтоженных мирных жителей определялось «на глазок»; однако даже немецкая статистика наглядно демонстрирует сущность «борьбы с партизанами». На каждого уничтоженного партизана приходится двадцать четыре мирных жителя! Так против кого же проводилась эта операция?
По подсчетам германского историка Эриха Хессе, всего с начала сорок второго и до конца весны сорок четвертого оккупантами было проведено 49 крупных карательных операций, масштабы которых все увеличивались.[631] Хессе очень сочувственно относится к «борьбе с партизанами» и пытается не упоминать о методах, которыми проводилась эта борьба. Однако даже он вынужден признать, что отчеты о карательных операциях «превратились в циничный подсчет ужасов и откровенных зверств, в котором одно страдание среди тысяч теряло всякое интеллектуальное значение».[632]
Оккупантами проводились не только масштабные операции, подобные «Болотной лихорадке»; от регулярно проводимых в сельской местности карательных акций не застрахован был никто. Два-три десятка немецких полицейских, полсотни местных из «вспомогательной полиции» – более чем достаточно против любой деревни.
На Западе, столкнувшись с действиями движения Сопротивления, немецкие власти прибегали к системе заложничества. Заложников набирали из числа заключенных или евреев, после чего объявляли населению, в каких случаях заложники будут расстреляны.[633] На советских землях, согласно показаниям фон-дем Бах-Зелевски, подобная система вообще не применялась.[634] Здесь каждый был заложником.
Связная одного из партизанских отрядов пришла в село к жене местного учителя, воевавшего в лесу. И – случайно попала в облаву. Облава носила профилактический характер. «В село въехали две машины с карателями, – рассказывала потом женщина. – Всех жителей выгнали на улицу, в том числе и меня. Построили в один ряд, и немец отсчитывал каждого десятого и убивал. Десятыми были не только взрослые, но и дети… Я была шестая».[635]
В сентябре 1942 года в одной из деревень Ленинградской области были задержаны скрывавшийся от оккупантов председатель колхоза «Новый труд» Е. Алексеев и его жена. Их казнь была превращена в наглядный урок для сельчан: сначала немецкие полицейские отрубили обоим руки, потом ноги, затем выкололи глаза и только после этого расстреляли.[636]
В те же самые дни в поселок Погорелый Михайловского района прибыл карательный отряд: несколько десятков немцев и столько же местных полицейских. Каратели оцепили поселок и согнали женщин и детей в один из домов, а мужчин и подростков – в более надежный подвал. Проведя таким образом селекцию, каратели вывели женщин и детей на околицу и стали расстреливать из пулеметов. Крестьянка Капустина была лишь ранена; потеряв сознание, она лежала среди трупов до вечера, а потом уползла в лес. На околице остались убитыми четверо ее детей. Над селом пахло горелым мясом: немцы сожгли дом, в подвале которого сидели мужчины и подростки. Там, вместе с другими односельчанами, сгорели муж Капустиной Афанасий и двое сыновей – Дмитрий и Степан.
В поселке не осталось живых, тогда каратели отправились дальше – в села Веретино, Звезда и Разветье, сжигать дома и расстреливать жителей.[637]
В январе 1943 года в деревнях Слободка, Кривицы и Пуничи Лепельского района Белоруссии каратели выбрасывали грудных детей в сильный мороз на снег, а ребятишек постарше и их матерей – загоняли в прорубь.[638]
Даже своих пособников не жалели оккупанты: при убийстве деревень местные полицейские уничтожались вместе с остальными жителями. «Полицейские свои семьи пособирали и привезли к школе, – вспоминала чудом уцелевшая жительница белорусского села Борки. – И тут их тогда заперли в сарай школьный и подожгли. Вот они живые и погорели. Нас они хоть жгли неживых, убивали, а их живыми спалили…».[639]
После таких операций на дорогах появлялось много сумасшедших: человеческий мозг не выдерживал ужаса произошедшего. На одну из таких несчастных наткнулась маленькая группа партизан.
«Мы подобрали на дороге женщину, она была без сознания. Она не могла идти, она ползла и думала, что уже мертвая. Чувствует: кровь по ней течет, но решила, что это она чувствует на том свете, а не на этом. И когда мы ее расшевелили, она пришла немного в сознание, а мы услышали… Она рассказала нам, как вели на расстрел ее и пятерых детей с ней… Пока вели их к сараю, детей убивали. Стреляли и при этом веселились… как на охоте… Остался последний, грудной мальчик. Фашист показывает: подбрасывай, я буду стрелять. Мать бросила ребенка так, чтобы убить его самой… Своего ребенка. Чтобы немец не успел выстрелить… Она говорила, что не хочет жить… Не может после всего жить на этом свете, а только на том…».[640]
Каратели тоже с трудом выдерживали напряжение непрерывных убийств. Водка становилась единственным средством, позволявшим не сойти с ума. «Каждый пил до тех пор, пока не становился веселым, – вспоминал служивший в одном из полицейских подразделений латыш Петрас Целенка. – Нам давали шнапса столько, сколько душа принимала. А когда алкоголь начинал действовать, все становились храбрыми и начинали операцию».[641]
Карательные мероприятия нацистов вызвали к жизни весьма специфическое явление: создававшиеся в труднодоступных для оккупантов районах партизанские края. Там над сельсоветами развевались красные советские флаги. Там базировались крупные соединения, насчитывающие по нескольку тысяч человек, оттуда же они выходили в рейды по немецким тылам. Но удобными партизанские края казались лишь на первый взгляд. Необходимость защищать достаточно обширные территории сковывала подвижность партизан, вынуждала их принимать самый невыгодный – прямой бой. Конечно, вместе с вооруженной крестьянской самообороной партизаны были способны отбить нападение, но только если оно не предпринималось значительными силами. Немецкий тыл был как тришкин кафтан, охранных войск и батальонов «вспомогательной полиции» не хватало всюду, и, для того чтобы ликвидировать партизанский край, нужно было обращаться к военному командованию: просить выделить на время перебрасываемую к фронту дивизию. Просить людей, артиллерию и, если возможно, танки: партизаны заранее подготовились к обороне и воевать с ними приходится по-настоящему. Но рано или поздно командование групп армий давало согласие на масштабные операции – и тогда партизанские края уничтожались без особых проблем.
