И комплекс старшего брата! Того самого, что остался в родовом имении. Который и должен, как старший, поучать младшего, натаскивать и при необходимости — наказывать. По всем законам родового общества, которые тоже в крови у всех современных людей.
Реальное соотношений сил, интеллектов и возможностей во внимание не принимается. Инстинктивные программы и законы рода ничего не знают о карьере, интеллекте, богатстве и ученых степенях.
Возможно, читатель наблюдал нечто подобное, когда сельский родственник пытается высокомерно учить горожанина, приехавшего погостить в дом давно покойного дедушки. Такие сцены постоянно происходят в отношениях России и Германии. Далеко не всегда для поучений есть основания… в смысле — рациональные основания. Но очень хочется старшему брату учить. А младшему ну так хочется учиться… Против разума.
В общем, положение России одновременно и почетно, и незавидно. У нас, на нашей территории, находится слишком много домов родственников: от Индии до Ирландии. Родственники не оставят нас в покое, и в этом есть не только хорошие стороны.
Но, знаете, что? Мы их тоже не оставим в покое.
Эпилог
Чего бы ни достигли люди, их неудержимо тянет к своим корням. Можно сказать даже так: чем больше люди достигли, тем больше хочется им посмотреть на места, из которых вышли предки.
Частным людям хочется посмотреть на мирок, в котором жили деды и бабки… Для современных поколений это чаще уже прадеды и прабабки. Хочется войти, наклонившись, в избу под соломенной крышей, послушать, как ночной ветер поскрипывает сосновыми сучьями возле самого дома, а утром постоять на старом погосте, где время почти стерло буквы на памятниках.
Если деревеньку прапрадедов снесли при прокладке дороги, она исчезла при росте города, стала одним из его районов, — все равно хочется побывать на месте, где проходила жизнь предков и где покоятся их кости.
Людям цивилизации тоже хочется иногда оглянуться на мир, который породил цивилизацию. Исчезнувший патриархальный мир деревни столетней давности — уже мир бабушки с дедушкой… Мир Средневековья, древности, мир ариев — предки наших предков, пращуры мира нашей цивилизации.
Что поделать! Наша сложная городская жизнь достигла высочайшего развития, и вряд ли это предел. Все туже закручивается компьютерно-машинная спираль, устремленная в космическую бесконечность. Все дальше мы от примитивного, жестокого, но в чем-то очень уютного мира, где дом из бревен грели весело пляшущим в печке живым огнем, где люди выполняли раз предначертанные роли вождей, слуг, хозяев и хозяек в доме. Мир, где домашние животные сопели вокруг нас, одаривая шерстью и молоком, а бесчисленные малыши прыгали и ползали вокруг коров и овец. Нам часто хочется… не то чтобы оказаться опять в этом мире… Но хочется вспомнить о нем, заглянуть в мир отдаленных предков.
Ну так и доставьте себе удовольствие! Суета вокруг Аркаима, помимо всего прочего, доказывает вот что: нам очень хочется иметь конкретное место, где жили предки. Прародину. Кеймцелле. Праколебку. Место, в которое можно было бы совершить сентиментальное путешествие.
Пока я работал над этой книгой, у меня было желание предложить: ну и давайте считать таким местом Аркаим. Он не лучше, но и не хуже любого другого. Но все же Аркаим не очень подходит для этого… слишком много нездорового ажиотажа, слишком много бреда по его поводу выплеснулось за два десятилетия.
Хорошо! Пусть будет другое место. Например, окрестности города Балашова на Волге: крайний восточный пункт, до которого дошли Сверленые Боевые Топоры, люди фатьяновской культуры. Чем это место хорошо?
Во-первых, граница леса и степи. А степь обязательно должна присутствовать в месте для памятника.
Во-вторых, фатьяновцы в отличие от срубников, андроновцев или носителей новослободненской культуры и есть наши непосредственные предки. Причем предки не только славян, но и германцев и бантов.
В-третьих, даже на фоне деяний всех ариев фатьяновцы выглядят особенно героично. Право, они заслуживают памятника.
Мне могут возразить: мол, памятник предкам ставить бы в Германии… В местах, где жили Воронковидные Кубки. Но о памятнике там пусть позаботятся немцы. В конце концов, это их наследие в той же степени, что и наше. А страна принадлежит им, и что в ней ставить, какие памятники — им решать.
Итак, пусть будет точка пространства, где наши предки вышли из леса в степь. К ней имеют отношение и иранцы, и индусы, и армяне, и греки, и турки. Их предки выходили в степь не тут… Где-то на Балканах, в современной Молдавии. Но и в истории их предков было это — выход в еще не очень знакомую, опасно молчащую степь.
Надо создать хорошую инфраструктуру в этом месте. Чтобы можно было остановится в недорогой гостинице, иметь время на сентиментальные прогулки.
Там давно нет деревни бабушки с дедушкой. Давно исчезли и ландшафты, в которых деревенька находилась… Никто никогда не увидит больше тысячных стад зубров и диких лошадей, никто не сможет срубить лиственницу пяти метров в поперечнике. И поохотиться на лебедя вам не удастся — это строго карается законом.
Но кое-что сохранилось — так, намеки на прежнее богатство. Если вам позволяет время, побывайте в этих местах весной, когда бесчисленные стаи диких птиц летят на север и журавли курлыкают в пронзительно мерцающей синеве. Или побывайте в августе, когда все рыночки в селах и городках завалены спелыми плодами, — как было и в бронзовом веке.
Мое предложение обращено не только к россиянам, но ко всем людям, говорящим на сорока разных языках, принадлежащим к шестидесяти семи разным подданствам, живущим на пяти материках. Я обращаюсь к половине современного человечества, потому что нужно же иметь праколебку для всех, кто говорит на индоевропейских языках. На любом из этих языков.
Если на валах древнего фатьяновского городища встретятся испаноязычные индейцы Южной Америки, ирландец, англосакс из Новой Зеландии, негр из США и украинец из Петербурга — это встретились дальние, но родственники. Стоит ударить чарой о чару, вспомнить родство и хотя бы улыбнуться друг другу — все мы оттуда, из этих полуземлянок внутри земляного кольца.
Не забудьте брызнуть немного вина на землю. Не поручусь, что вместе с вами выпьют и древние арии, — но, право, это приобщение к предкам полезно для нас же самих.
Ах да! Каким должен быть сам памятник…
Памятник должен изображать арбу… Двухколесную арбу, и колеса у нее должны быть сделаны из цельных распилов деревьев. Никаких колес со спицами! Ни в коем случае никаких четырех колес! Ободья и спицы появились спустя века после начала расселения индоевропейцев; появление четырехколесной телеги в эти века таилось в неведомой глуби времен. Не надо делать предков умнее и лучше, чем они были, приписывать им несвершенное. Величие сделанного ими не в том, что они имели с самого начала, а в том, что они приобрели.
Итак, запряженная быками арба с громадными, невероятно тяжелыми колесами из цельных стволов. На арбе свалены какие-то узлы — имущество стоящих перед арбою людей. Мужчина положил правую руку на холку быка, левую поднес к глазам; напряженно, тревожно всматривается он в пространство лежащей перед ним степи. В любую секунду дрожащее марево может соединиться в точечки — стая волков, группа неведомых врагов. Чего доброго, точечки окажутся и покрупнее: дикие лошади, быки, медведь или лев.[133]
Мужчина в любой момент готов схватиться за воткнутое в землю копье, за висящий на поясе топор или нож. Это показывает его приземистая, сторожко подавшаяся вперед фигура — напряженная поза воина, кормильца, защитника. Черты лица мужчины трудно рассмотреть: волосы всклокочены, торчат колтунами во все стороны и волной падают на плечи; они перехвачены ремешком; в них торчат травинки и соломинки. Усы спадают на клочковатую бороду, которую отродясь никто не чесал и не стриг, вся нижняя часть лица скрыта. Но видно, что черты лица у него крупные и грубые, — лицо человека, который учился мало и недолго. От мужика исходит явственное ощущение опасности, он грозен, он приковывает к себе внимание, как всякий опасный, крупный зверь.
Возникни опасность — распахнется мохнатая пасть, узловатые кисти рук вцепятся в древко оружия. Он так и шагнет навстречу всему, что помешает двигаться арбе или создаст опасность для семьи. Даже инстинкт самосохранения не сработает, давно подчиненный железной воле. Если мужчину и сомнут — семья проживет немногим дольше.
На мужчине рубаха, перехваченная пояском. Ткань — вроде современной мешковины. Необходимо изваять скульптуру так, чтобы сразу видно — рубаха несвежая, пропревшая, много раз порванная и зашитая. Не сметь идеализировать! Предки были дикие и грязные, оборванные и грубые. Мужчине лет тридцать пять — поздняя зрелость тех времен.
