Точно как в сказку попал. В обычную сказку, спокойную, привычную. Если бы не чувство, что здесь ему не место, если бы не люди там, во дворце, не женщина, за чью смерть кто-то должен ответить — так остаться бы здесь и в мир живых больше ни ногой.
— Не ведаю, — кланяется Райко, — слуги вашей милости пришли и привели.
Владыка прищурился — и вдруг брезгливая гримаса исказила его багровый лик.
— Ба, да ты из этих! Ну тогда тебе точно тут не место. Проваливай к своей хозяйке!
И он занес свой грозный жезл в набалдашником из бычьего черепа.
Вот тут-то Райко удивился.
— Простите, но я не понимаю… — начал он.
— Чего не понимаешь, — оскалился быкоголовый демон. — Кровь пил? Плоть человечью жрал?
Райко похолодел.
— Я готов претерпеть за это любое наказание, — сказал он, опуская голову. — Прощения мне нет.
— Ты сначала умри по-людски, а потом поговорим о наказании и прощении! — громыхнул Владыка. — А теперь вон отсюда! Гляди, какая ты важная птица — за тобой и карету прислали!
От пинка могучей ноги Райко пролетел почти до самого выхода из зала правосудия — и, поднявшись, увидел у ворот пылающую повозку.
Слуги держат быка — люди как люди, только в бумажных личинах с прорезями для глаз… И девушка у отрытой дверцы — в алых одеждах… Нет, не в алых. Это в пламени она горит, и повозка ее тоже горит, а набеленное лицо — тоже вроде личины, за которой не разглядеть лица…
— Пожалуйте, господин.
Дочь художника, дочь несчастного Ёсихидэ! Богиня? Но огонь убивает их… Или это был не тот огонь?
— Я не принадлежу им, — сказал Райко. — Она отметила меня обманом, во сне. Господин и владыка, окажите милость, скажите, как мне умереть здесь? Тогда вы сможете судить меня, а у них надо мной не будет власти.
— Если ты и вправду обманут, мне тебя жаль, — раскатился под черными сводами голос Повелителя Эмма. — Но сделать я ничего не могу. Ты принадлежишь ей.
Двое прислужников в черных одеждах — руки и ноги по-паучьи длинны и худы — прытко подскочили к Райко и схватили под локти. У одного из них рассечено было плечо, и голова не держалась на шее, а летела за ним по воздуху, слегка отставая. Так Райко его и узнал.
— Зачем ты так? — удивленно спросил Райко. — Почему ты не умер?
Зарубленный не ответил ничего, и как-то не показалось Райко, что он своим положением доволен. Впрочем, довольные или нет — долг свой они выполнили исправно: зашвырнули Райко в повозку, словно куль.
В первые мгновения он обмер от страха — быть вброшенным в огненный короб, гореть, не сгорая, веками — что может быть ужаснее? Но, оказавшись внутри, он обнаружил, что огонь не обжигает, не греет и даже не перекидывается на него. Пылало платье девицы, волосы трещали и осыпались на ее голове — но росли они быстрее, чем пожирал их огонь, и плоть, видная сквозь прорехи в несгорающей ткани, обновлялась с каждым мгновением.
Может быть, ей тоже не больно? Или она привыкла?
Но она все равно должна помнить, как горела тогда, в первый раз. И министр Хорикава назвал это — справедливостью и уроком…
— Благодарю вас, господин, — тихо сказала дочь художника.
— За что? — удивился Райко.
— За ваши чувства. Ваша жалость и ваше сочувствие искренни.
— Но почему вы остаетесь здесь? Или не можете уйти?
— Мне некуда идти.
Она откинула назад волосы и чуть отвернула ворот, и Райко увидел на фарфорово-белой коже красный след от укуса демона, как клеймо.
— Но неужто это навеки? Как может такое быть?
— А как может быть, что родной отец пальцем не шевелит, глядя, как жгут заживо его дитя? Как может быть, что у человека, смертного, из плоти и крови — есть власть над жизнью таких же смертных, и эту власть он использует просто по своей прихоти? Я не в обиде на Богиню. Ее жрица учила меня — и сражалась со мной честно.
Какой-то частью себя, той самой, что хотела ломиться сквозь перегородки, не думая о цене, Райко это понимал. Если жизнь такова, почему не служить смерти?
— Но те девушки чем провинились перед вами?
Красавица опустила ресницы.
— Чем провинилась моя обезьянка? Мир таков, каков он есть. Смерть приходит за молодыми и старыми, прекрасными и уродливыми. Я могу спасти очень немногих. Могу спасти вас, например.
Это было очень похоже на то, во что он всегда верил. Но теперь между ним и этой верой стояла госпожа Сэйсё со своей змеиной похлебкой.
— Мир таков, каким его делают силы и люди.
Карета тем временем подъехала к обрыву и сорвалась со скалы — но не упала, а плавно заскользила вниз на крыльях пламени. Огромная сова, ухая, носилась над ней.
Они летели над лесом мечей, а затем — над заболоченной равниной, подернутой туманом. В тумане мелькали то и дело тени воинов-поединщиков, а то и целых отрядов, яростно рубящихся друг с другом — и звон клинков оглашал преисподнюю.
На миг завеса тумана в одном месте раздернулась — и Райко увидел двух могучих воинов в изрубленных старинных доспехах; оба с ног до головы были покрыты кровью, но продолжали наносить друг другу увечья. На берегах алого ручья, где рубились они по колено в крови, стояли две женщины, каждая из которых криками подбадривала своего бойца и бранью осыпала соперника и его подругу.
— Лю Бан и Сян Юй, — улыбнулась девушка. — Уже больше тысячи лет они рубятся здесь — и каждому кажется, что он на грани победы; еще одно небольшое усилие — и схватка закончится.
Бумажные перегородки. Бумажные. И здесь. И стоят прочнее стен. Для того, чтобы освободиться, нужно просто подумать — но как сделать это изнутри? Над преподобной Сэйсё ничто не имеет силы… а он, Райко, поверил, что проклят, и даже теперь, зная, точно зная, что это иллюзия, обман зрения, такой же морок как огонь, пожирающий повозку, не может убедить себя, что свободен…
Повозка и женщина — все как было этой ночью; но где, в какой миг он так страшно ошибся?
Ее нужно было увозить раньше, вот что. Сделать своей наложницей, спрятать в доме… Нет, нет — в доме тоже бумажные стены: в монастырь к преподобной Сэйсё, вот куда нужно было отправить её! Райко закрыл глаза. К чему этот поток ненужных сожалений. Остается лишь утешаться тем, что она достигнет Чистой земли…
— То белый жемчуг, или что? — прошептал он. —
Когда спросила у меня она,
сказать бы мне: «Роса»,
И тут же
Исчезнуть вместе с нею…
— Вы очень любили её, — дочь художника даже не попробовала скрыть зависть — но злости в ее голосе не было.
Волны волглого тумана, что плескались у подножия горы, казались багровыми в отсветах здешнего неба.
— Я не любил её вовсе. Любил бы — думал бы о ее благе хоть немного.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
