Отец подумал о том, какой длинный путь придется пройти пешком до леса. Заметив его колебания, Пико сказал:
— Оно конечно, хоть древесина у липы и нежная, а все же работать кувалдой в ваши годы тяжело, я это понимаю.
Отец выпрямился. Эти слова задели его за живое.
— Ты так думаешь? Ты, видно, на мне уже крест поставил? А ведь с той поры, как скончалась моя бедная жена, я всю работу делаю один. И можешь сам убедиться, справляюсь неплохо.
И он указал рукою на возделанный огород.
— В конце концов, вам решать, — сказал Пико.
— Я уже решил. Ты мне только объясни, где это.
— Недалеко от той вырубки, где вы готовили вязанки. Как раз над деревней Перриньи, на южном склоне холма, у самого спуска в долину.
Став на одно колено, Пико прочертил пальцем на песке путь, по которому надо идти.
— Да, да, знаю, — приговаривал отец. — Этой дорогой я не раз ходил за сморчками… Постой, это было еще при твоем отце… Думаю даже, тогда еще и дед твой был в живых, вот когда еще это было…
И он принялся рассказывать какую-то длинную историю, потом вспомнил другую, но заканчивать ее ему уже пришлось для себя одного, потому что Пико перебил его и сказал:
— Ну, я побегу, мне еще надо развозить дрова. Вы только прихватите с собой топор поострее и кувалду. А клинья заготовите на месте.
— Не беспокойся, я на своем веку больше тебя дров переколол, хоть ты и дровосек.
Отец проводил Пико глазами, этакий здоровенный детина, идет вразвалку, размахивает руками. Он еще покажет лесоторговцу, тяжело или нет работать кувалдой в его-то, отца, годы!..
— Молодые, они к машинам привыкли, — бормотал старик, — потому к сорока годам и теряют силу… Небось когда был жив твой дед, старый Пико, он сам валил деревья не хуже своих дровосеков. И даже другим тон задавал. А в наши дни лесоторговцы только распоряжаются да водят грузовики. И когда им рассказываешь о былых временах, они даже не хотят тебя уважить, выслушать тебя.
Отец снова принялся за работу, но еще долго продолжал рассуждать сам с собой. Он говорил беззлобно, испытывая при этом даже какое-то удовольствие, и это новое чувство мало-помалу росло и крепло в нем.
Время от времени он разгибался, внимательно смотрел на небо и принюхивался к ветру. Вот уже третий день ветер дул с северо-востока, и потому можно было надеяться, что до конца недели дождя не будет.
Остаток дня пролетел очень быстро. Отец все старался представить себе лесную дорогу, он рылся в памяти, припоминая все тропки в лесу, по которым в свое время хаживал. Это путешествие в прошлое согревало ему сердце, и по жилам его словно растекалась молодая сила, и невольно забывалось настоящее.
Он еще засветло приготовил кувалду, прошелся напильником по лезвию топора, наточил садовый нож. Затем отправился на кухню, намазал жиром свои грубые башмаки и старые кожаные краги, которые должны были защитить от ночной росы. Он поел и сварил кофе, с тем чтобы утром его оставалось только разогреть.
В тот вечер отец лег спать рано, так что ему даже не пришлось зажигать лампу.
71
Небо еще только начинало светлеть, когда отец вышел из дому. Он привязал топор к кувалде и взвалил их на левое плечо. В вещевом мешке лежали садовый нож, еда и питье. В правой руке он держал палку, ее железный наконечник звонко стучал по асфальту.
Погода была тихая, но отец знал, что с восходом солнца поднимется ветер, и потому хотел прийти на место как можно раньше. Не так-то легко идти, когда ветер дует тебе в лицо, а солнце слепит глаза. Кроме того, он предпочитал пройти по городу до того, как люди начнут выходить из домов. Навстречу ему попалось только несколько рабочих сыроварни. А чуть дальше его перегнали велосипедисты, которые, должно быть, ехали на работу, на фабрику оптических изделий.
Перейдя железнодорожный мост, отец замедлил шаги. Теперь дорога шла в гору, и надо было идти не торопясь, чтобы избежать одышки. Ноги у него совсем не устали, он чувствовал еще немалый запас сил и остерегался только одного — приступа кашля, который всегда доводил его до полного изнеможения. Вот почему он несколько раз останавливался и подолгу смотрел на город, расстилавшийся позади, серовато-голубой в прохладном воздухе раннего утра. Взгляд старика задержался на кладбище.
— Милая ты моя старушка, — прошептал он, — ты, верно, думаешь, что я просто спятил, взявшись в мои-то годы за такую работу. Но что поделаешь, ты-то ведь хорошо знаешь, что дрова, которые нам привозят, совсем сырые и плохо горят. Если бы еще у людей было побольше совести, но эта гнусная война вконец убила всякую порядочность. Старикам остается только околевать в одиночестве. Когда я тебе это говорил, ты не хотела верить. А ведь так оно и есть.
Останавливаясь, он всякий раз передвигал на спине вещевой мешок, перекладывал топор и кувалду с одного плеча на другое и брал палку в свободную руку. Он держал в голове все подробности плана, который начертил ему на песке дорожки своим толстым пальцем лесоторговец.
Дойдя до старой римской дороги, старик взял влево и пошел по тропинке, которая взбегала в гору прямо к лесной опушке, а затем пересекалась с другой дорожкой, не доходя до Сент-Этьен-де-Кольдр. На середине склона ему пришлось остановиться. Подъем был слишком крутой. Отец обернулся. Под ним лежала деревня Перриньи. Дорога на От-Рош сворачивала налево и терялась за изгибом леса. Все было так, как объяснял Пико. Старик двинулся дальше. Дойдя до верхней дороги, он свернул вправо, отсчитал триста шагов и стал искать тропу к вырубке.
Весь склон порос колючим кустарником, но старик угадал начало тропы, потому что почва здесь слегка осела.
— Вот здорово, что я прихватил с собой нож… И хорошо, что надел краги.
Он прежде всего срезал длинную ясеневую жердь, состругал с нее веточки, не тронул только одну на самом конце, чтобы получился крючок. Затем, раздвигая кустарник, стал срезать его у самой земли. А после подцеплял срезанные кусты изогнутым концом жерди и сталкивал их с откоса.
Расчистив себе проход, отец увидел, что тропа, ведущая к вырубке, поросла только папоротником. Достаточно слегка притоптать его, и по тропе можно будет легко стаскивать вниз дрова. Он сбросил куртку, снял вещевой мешок, повесил их на ветку клена в нескольких шагах от тропинки и тогда подошел к поваленным стволам, выступавшим из зарослей папоротника. Отец насчитал восемь толстенных трехметровых бревен и подумал, что даже если расщепить только половину, и то получится изрядный запас. Пико говорил, что стволы лежат всего в сотне метров от проезжей дороги, и он не ошибся.
Прежде чем заготовить клинья, отец решил посмотреть, что это за дрова. Он вытоптал папоротник вокруг ближайшего бревна, срезал колючий кустарник и всадил нож в толщу дерева. Два удара наискосок, и щепка шириной в ладонь отскочила в сторону, открыв взгляду белую и крепкую древесину.
— Древесина совсем неплохая сверху.
Старик внимательно разглядывал срез. Сердцевина была помягче и изрядно подгнила, но заболонь осталась нетронутой.
— Дареному коню в зубы не смотрят.
Солнце уже перевалило через гребень холма, и первые его лучи струились между стволов, как ключевая вода, лизали землю и папоротники, на которых блестели капли росы. Лес был весь рыжеватый, словно стояла солнечная осень. Только кое-где пробивались зеленые пятна. Подул ветер, но он проносился высоко, слегка подвывая в голых верхушках деревьев.
Отец без труда нашел акацию, которая могла пойти на клинья, и быстро справился с делом. Ему не терпелось испытать свои силы, посмотреть, может ли он еще работать кувалдой.
Он приступил к первому бревну. Труд этот был, конечно, нелегкий, потому что сухое дерево, долго пролежав под солнцем и дождем, затвердело.
— Да оно совсем каменное, — все время повторял отец. — Я знаю, такое бревно не просто расколоть, зато древесина у него плотная и гореть будет здорово.
Труднее всего вогнать клин. Если щель расщепит сердцевину, он попытается расколоть дерево пополам. А там дело пойдет легче. Если же клин застрянет, придется вгонять второй, сбоку, и расщеплять бревно по частям. Как он и опасался, щель дошла только до подгнившего слоя сердцевины. Отец ухмыльнулся. Дерево сопротивляется. Оно решило бороться, ну что ж, он с ним поборется.
— Черт побери, мы еще поглядим, чья возьмет!
Его охватил яростный, но беззлобный азарт. Он разговаривал со стволом, как со старым приятелем. И, не останавливаясь, бил кувалдой, ухая при каждом ударе. Под тяжелыми ударами клинья сверху постепенно сплющивались и все глубже входили в толщу дерева. Ствол жалобно стонал, как раненый зверь. Когда вторая щель прошла через сердцевину, отец вернулся к первой, взял топор и, широко размахнувшись, вогнал железное лезвие в то место, где сошлись обе щели. С одного удара топор целиком вошел в самое сердце бревна. Отец выпустил топорище, схватил кувалду и влез на ствол, чтобы удобнее было бить по топору. После третьего удара, от которого сталь зазвенела так громко, что, верно, было слышно по другую сторону долины, дерево поддалось. Отец опять усмехнулся.
