уже ничем нельзя удивить, и уж точно — напугать.
— Здорово, отец! — гаркнул батя, подходя к нему и доставая папиросы. Я, переглянувшись с мамой, скидываю рюкзак, ставя его на условно чистый асфальт — это, кажется, надолго…
— Сынок? — вскинул снежно-белую бровь старикан, и, склонив голову набок, прищурил глаза на отца, — А что, похож! Я, хм… многих…
— Хм… — зеркально отозвался отец, усмехаясь, и через минуту, полную незамысловатого старческого ехидства, завязался-таки разговор, как и полагается в этом времени — с подходцем. Обсудив погоду, футбол и почему-то — мемуары Жукова, которых никто из них пока не читал, переключились наконец на нужное.
— Чертаново? — дедок, чуть нахмурившись, затянулся в последний раз и замолк, вытащив кисет с махрой, не торопясь развязывать его.
— Угостись, отец, — батя понятливо вытащил свои папиросы, протянув дедку открытую пачку.
— Ага… — кивнул тот, принимая подношение, — Ты это, уточнил бы диспозицию? А то район большой, и я тебе так подскажу, что до-олго блукать будешь, ноги все нахрен собьёшь. Ладно ты — лоб здоровый, не жалко… А супружница? То-то…
Отец, ответно агакнув, вытащил ордер на комнату, и они, склонившись над ним, как полководцы над штабной картой, погрузились в рассуждения.
— … эт нумер, стал быть, поближе подходит, если линейкой по бумаге смотреть, — со знанием дела рассуждает дедок, — а ежели своими ногами, да через тамошние овраги, то и поломаться можно!
— Овраги? — переспросила подошедшая мама.
— Перекопали, — выдержав МХАтовскую паузу, соизволил-таки ответить дед, взглядом выразив своё возмущение бабью, которое лезет в мужские разговоры, — стройка!
Минут через пятнадцать-двадцать, скурив деду ещё две папиросы и дав одну «на дорожку», отец определился-таки с номером автобуса и маршрутом, получив заодно краткий экскурс в этнографию и историю района, ну и мельком — в историю жизни колоритного старикана. Я даже немножко пожалел, что мельком, потому что, если не врёт, то Будённого и Махно он знал лично, а Колчака и Пепеляева неоднократно видел, а такие повороты биографии не могут быть скучными.
— Да-а… — получасом позже протянул отец, выйдя из автобуса и оглядываясь, — это не Рио-де-Жанейро!
А вокруг… ну да, совсем не оно, а очень даже наоборот… Унылая автобусная остановка со свежепокрашенными, но уже свежеободранными металлическими деталями, с засраной голубями табличкой, на которой виднеются номера автобусов с расписанием, и скамейкой с одной отсутствующей рейкой, выдранной, очевидно, молодчества для.
Пейзаж не то чтобы апокалипсический, но многочисленные стройки на фоне остатков сельской пасторали, раздолбанные строительной техникой грунтовые дороги и обилие строительного же мусора навевают уныние и тоску. Н-да… это только персонажи фильмов-агиток на таком фоне могут радостно улыбаться, вдыхать насыщенный, прямо-таки видимый промышленный воздух, и плакатными фразами сообщать в камеру о том, как они счастливы строить новый город!
Я — нет… и родители, судя по всему — не очень! Наелись. Да и…
… оглядываюсь по сторонам и констатирую, что, пожалуй, в посёлке было поприглядней.
Возможно, я пристрастен, но там, на Севере, как-то всё-таки половчее было, пообустроенней. Даже если где-то из бурьяна и торчали ржавые останки техники или металлические коронки бочек, а дороги местами ничуть не лучше, всё же видно было, что люди здесь стараются навести какой-никакой, а уют — так, как они его понимают.
А здесь… вроде и публика, по идее, та же, но нет! Не то местные власти больше напирают на «давай-давай», в полной мере чувствуя себя временщиками и передавая это отношение по цепочке вниз, не то народец здесь всё больше из тех, кто любит рвать рубахи на татуированной груди, истеря по поводу и без, давя чужое мнение голосом и кулаками.
В посёлке, конечно, всяких хватало, но там власть, несмотря на все недостатки, сидела крепко, годами, и дети их ходили в поселковую школу, по тем же дорогам. Да и неформальные лидеры из народа — всё больше немногословные серьёзные мужики с тяжёлым взглядом, и, как правило, таким кладбищем и биографией за спиной, что устраивать перед ними представления с распальцовкой желания не возникало даже у самых отбитых.
А здесь, судя по всему, правят бал лимитчики, химики и сидельцы из тех, кто, отбыв на зоне пионерский срок, возвращаются синие от наколок и идей. А, ну да… тот старикан, Сидор Поликарпыч, что такое и говорил… Просто у него эта информация между делом мелькала, да и построение фраз, не говоря уж про словечки, было таким отчаянно старорежимным, что не вдруг укладывалось в мозг.
— Н-да… — вздохнула мама, — мулатов в белых штанах здесь точно не водится.
— Ничо! — отец подмигнул, жестом деревенского ухаря сдвигая кепку на затылок, — Зато синих человечков и зелёных чертей — хоть отбавляй!
Шутка, по мне, так себе… но уж какая есть, и, зацепившись за неё, мы пошли наматывать шуточки на метры, обходя скользкие темы и лужи, состоящие, как мне кажется, всё больше не из воды, а из мазута, машинного масла и всякой дряни.
— Да эт ерунда, тфу! — после этих слов последовал очередной плевок на утрамбованное под ногами нечто, состоящее из смеси разносортного мусора, щебня и глины.
— Щели? — широкая отмашка куда-то за горизонт, и снова, — Да ерунда!
У этого, кем-то уполномоченного мужичка, должность которого, запутавшись в многочисленных И. О. и сложных аббревиатурах, я так и не смог удержать в голове, всё ерунда. А точнее — всё, что касается нашего быта, и мелочные, по его мнению, придирки, встречаются возмущённым взглядом и гневной, хотя и несколько косноязычной, филиппикой.
— Ты не мужик, что ли? — попытался наехать он на отца, пытаясь выпятить куриную грудь, но выпятить получилось только животик и полы старого пиджака, — Тут работы на раз-два!
— Вон… — судорожное дёрганье лицом, заросшим рыже-сивой щетиной в мою сторону, — парень у тебя уже совсем взрослый! Что он, щепой не заткнёт щели? Руки есть, топор… да вон, соседи одолжат! Народ здесь хороший, душевный!
Народ, в
