Странные слухи расползаются по округе. Но если ученые когда-нибудь удосужатся взять на анализ воду из заброшенного колодца или серую пыль, которую никакой ветер не может вынести за пределы пустоши, реальные факты могут оказаться еще более странными. Ботаникам также следовало бы заняться изучением причудливой, медленно гибнущей растительности по краям выжженного пятна и заодно опровергнуть, если, конечно, удастся, бытующую в округе легенду, гласящую, что это самое пятно медленно, почти незаметно — не более дюйма в год, — наступает на окружающий его лес. Еще люди говорят, что каждую весну в долине появляются молодые побеги очень необычного цвета, а зимою на снегу можно встретить ни на что не похожие следы. Между прочим, на Испепеленной пустоши снега выпадает гораздо меньше, чем в остальной округе. Лошади — те немногие, что еще остались в наш автомобильный век, — проявляют неожиданно буйный норов, стоит им только приблизиться к долине, а охотящиеся в окрестных лесах фермеры не могут положиться на своих собак.
Еще говорят, что проклятое место влияет и на душевное здоровье. Со времени гибели Наума было много случаев помешательства, и всякий раз чувствовавшим приближение болезни людям не хватало духу покинуть родные очаги. Однако мало-помалу старожилы набирались решимости и уезжали в город, и теперь только иностранцы время от времени делают попытки прижиться под крышами древних, обветшалых строений. Но и они не остаются здесь надолго. Если же кто-нибудь начинает подтрунивать над горе-переселенцами и обвинять их в том, что они запугивают друг друга нелепыми страшными байками, они шепчут в ответ, что кошмары, мучающие их по ночам в этой жутковатой глухомани, не похожи на обычные земные кошмары, и это-то их пугает больше всего. И немудрено — одного взгляда на это царство вечного полумрака бывает достаточно, чтобы пробудить в человеке самые нездоровые фантазии. Ни один путешественник, побывавший в этих краях, не избежал гнетущего ощущения чьего-то чужеродного присутствия, а художники, которым доводилось забираться в здешние ущелья с мольбертом, не могли удержаться от невольной дрожи, перенося на полотно недоступную глазу обычных смертных загадку древнего леса. Сам я навсегда запомню ужас, охвативший меня во время одинокой прогулки накануне того дня, когда я повстречался с Эмми. Я буду помнить, как в сгущавшемся ночном сумраке мне смутно хотелось, чтобы налетевшие вдруг облака закрыли собой неисчислимые звездные бездны, нависшие над моей головой и рождавшие первобытный страх в моей душе.
Не спрашивайте меня, что я обо всем этом думаю. Я не знаю — вот и все. Эмми был единственным, кто согласился поговорить со мной тогда, — из жителей Аркхема невозможно было вытянуть и слова, а все три профессора, видевшие метеорит и сверкающую глобулу, давно умерли. Однако в том, что там были другие глобулы, можете не сомневаться. Одна из них выросла, набралась сил, пожрав все живое вокруг, и улетела, а еще одна, как видно, не успела. Я уверен, что она до сих пор скрывается в колодце — недаром мне так не понравились краски заката, игравшие в зловонных испарениях над его жерлом. В округе говорят, что серое пятно расширяется примерно на один дюйм в год, — следовательно, засевшая в колодце тварь все это время питается и копит силы. Но какой бы дьявол ни высиживал там свои яйца, он, очевидно, накрепко привязан к этому месту, иначе давно уже пострадали бы соседние леса и поля. Может быть, его держат корни деревьев, что вонзают свои ветви в небо в напрасной попытке вцепиться в облака? Недавно в Аркхеме как раз прошел слух о том, что могучие дубы окрестных лесов внезапно обрели привычку светиться и шевелить ветвями в темноте, чего обычно деревья себе не позволяют.
Что это такое, знает один только Бог. Если верить описаниям Эмми, то это, несомненно, газ, но газ этот не подчиняется физическим законам нашей Вселенной. Он не имеет никакого отношения к звездам и планетам, безобидно мерцающим в окулярах наших телескопов или безропотно запечатлевающимся на наших фотопластинках. Он не входит в состав атмосфер, чьи параметры и движения усердно наблюдают и систематизируют наши астрономы. Это просто сияние — сияние извне, — грозный вестник, явившийся из бесконечно удаленных, неведомых миров, о чьей природе мы не имеем даже смутного представления; миров, одно существование которых заставляет содрогнуться наш разум и окаменеть наши чувства, ибо при мысли о них мы начинаем смутно прозревать черные, полные опасностей бездны, что ждут нас в космическом пространстве.
У меня есть все основания сомневаться в том, что рассказ старого фермера был намеренной выдумкой или, как меня уверяли в городе, бредом душевнобольного. Что-то поистине ужасное поселилось в здешних лесах и полях после падения памятного многим метеорита, и это что-то — не знаю, правда, в каком качестве — несомненно обитает в них до сих пор. Так или иначе, я буду рад, когда вся эта жуткая местность скроется под водой. И надеюсь, что до той поры ничего не случится со стариком Пирсом. Он слишком часто встречался с этой тварью — а ведь она, как известно, не отпускает своих жертв. Не потому ли он так и не собрался переселиться в город? Не мог же он забыть последние слова умирающего Наума: «От него не уйти… оно притягивает… ты знаешь… все время знаешь, что будет худо… но поделать ничего нельзя». Эмми такой славный старик — пожалуй, когда строители выедут на место, я накажу главному инженеру получше присматривать за ним. Мне ужасно не хочется, чтобы он превратился в пепельно-серое, визжащее, разваливающееся на куски чудовище, что день ото дня все чаще является мне в моих беспокойных снах.
Сны в Ведьмином доме[73]
(перевод Е. Нагорных)
Уолтер Джилмен не мог сказать, являлись ли его сны следствием болезни или ее причиной. Все происходившее с ним таило в себе нечто ужасное, порочное, наполнявшее душу гнетущим страхом, который исходил, казалось, от каждого камня старинного города, и более всего — от ветхих стен мансарды одного древнего дома, издавна прослывшего в округе нечистым. Здесь, в убогой комнатке, проводил Джилмен свои дни — писал, читал, бился с длинными рядами цифр и формул, а по ночам метался в беспокойном сне на обшарпанной железной кровати. В последнее время слух его обострился до необычайной степени, и это причиняло невыносимые страдания — даже каминные часы пришлось остановить: их тиканье отдавалось у него в ушах артиллерийскими залпами. А по ночам едва различимые голоса далеких улиц, возня крыс за изъеденными червями стенами и скрип рассохшихся стропил наверху сливались для него в сплошной грохочущий ад. Темнота всегда приносила с собой множество звуков, и Джилмен с ними почти свыкся, но вздрагивал от ужаса при мысли, что однажды привычный шум может уступить место звукам иного рода, которые до поры таились за общим фоном.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
