Многие из блестящих экспериментов, которые проводят мои друзья-нейроученые, – скажем, по синхронности нейронов и сознанию, состояниям мозга сновидящих животных или зеркальным нейронам и эмпатии, – я сам никогда проводить не стал бы. Однако я, как философ, интерпретирую их данные и пишу о них. Я подобен философу-паразиту, питающемуся научными работами, которые нахожу сомнительными в моральном отношении. Котята и макаки, которых мы постоянно приносим в жертву исследованиям, не интересуются теорией сознания; результат этих экспериментов интересен только нашему виду. То же относится и к новым медикаментам, которые мы можем таким образом разработать. Однако мы, в погоне за интересующими нас ответами, заставляем страдать другие виды, вызывая у них крайне неприятные состояния сознания и лишая их права на существование. Речь идет не только о возможных болезненных ощущениях во время эксперимента (в этой области ситуация улучшилась), а о вероятной продолжительности жизни. Насколько это правомочно с точки зрения этики? Вправе ли я, как теоретик, интерпретировать данные, собранные посредством страданий животных? Обязывает ли меня мораль бойкотировать результаты таких экспериментов?
Как и этическая проблема искусственного сознания, этот пример иллюстрирует основной принцип, с которым почти каждый согласится: нам не следует увеличивать общее количество страдания в мире, если мы можем этого избежать. Ни в одном другом моральном вопросе разрыв между мыслью и действием не бывает так широк; нигде больше то, что мы знаем, не уходит так далеко от того, что мы делаем (поэтому питание так хорошо подходит как пример для исследования свободы воли). То, как мы столетиями обращались с животными, явно непозволительно. Учитывая все новые данные о нейронной основе сознательного опыта, оправдываться надлежит мясоедам – и, возможно, даже таким интеллектуальным хищникам, как я, философ-паразит, и другим, опосредованно использующим этически сомнительные экспериментальные методы.
Пример 3: судебно-медицинская нейротехнология
Представьте себе, что мы сумели разработать надежный и успешный метод «мозговых отпечатков пальцев»18. Допустим, мы точно определили нейронный коррелят сознательного опыта, сопровождающего преднамеренную ложь. (В действительности уже обсуждаются первые кандидаты на эту роль.) Тогда мы могли бы сконструировать эффективный высокотехнологичный детектор лжи, основанный не на поверхностных физиологических эффектах вроде проводимости кожи и измерении периферических кровотоков19. Такой инструмент будет чрезвычайно полезен для борьбы с терроризмом и преступностью, но он, возможно, коренным образом изменит наше общество. То, что прежде было по определению личным делом – содержание ваших мыслей, – внезапно станет публичным. Некоторые простейшие формы политического сопротивления – скажем, дезинформация властей при допросе – станут невозможными. С другой стороны, общество во многом выиграет от возросшей прозрачности. Невинных удастся спасти от смертного приговора. Представьте, что во время предвыборных дебатов перед кандидатом загорается хорошо обозримая для всех красная лампочка, едва в его мозгу активируется нейронный коррелят лжи.
Однако почти безупречное распознание лжи может дать и больше этого: оно может изменить нашу я-модель. Если мы, как граждане, будем знать, что секретов больше в принципе не существует – что мы больше не в силах скрыть информацию от государства, – исчезнет основное качество нашей повседневной жизни (по крайней мере, жизни в западном мире) – интеллектуальная автономия. Мысли больше не будут свободными. Одного только знания о существовании такой техники допроса хватит для перемен. Захотим ли мы жить в таком обществе? Будут ли блага значимее ущерба? Как нам предотвратить (если мы захотим) злоупотребление подобными новыми технологиями, например со стороны секретных служб или властей недемократических стран? Как и в случае со стимуляторами мышления, новые возможности повлекут новые правовые и этические проблемы (представьте собеседование при приеме на работу, суды по разводам, иммиграционный контроль и работу компаний по страхованию здоровья), а коммерческий потенциал их высок. Основной проблемой нейроэтики в ближайшем будущем окажется защита права личности на приватность. Мы в Германии, после скандала с АНБ, знаем, что правительство нам в этом не поможет. И потому необходима независимая дискуссия, которая даст убедительные ответы на вопросы такого типа, как: считать ли внутренний мир нашей психики, контент тоннеля эго, неприкасаемым – областью, в которую не должно быть доступа государству? Следует ли (и каким образом) определить «психическую сферу приватности» или все, что сумеет открыть современная нейробиология, должно оказаться в распоряжении политиков? Понадобится ли нам закон о запрете сбора доказательств или о защите данных в случаях, касающихся человеческого мозга? И опять же, технологии на подходе, они все улучшаются, и бесполезно притворяться, что их не замечаешь.
Пример 4: роботизированное перевоплощение
В третьей главе я описывал классический эксперимент иллюзии всего тела, проведенный в 2007 году. Хотя эти первые эксперименты показали довольно слабый эффект, с тех пор возникли их интересные вариации и были опубликованы новые научные данные. Вторым примером, с которым мы тоже уже познакомились, был описанный выше «опыт с сердцем», проведенный Джейн Аспелл и Лукасом Хайдрихом. Рассмотрим третий пример, имеющий для философа сознания не только теоретический интерес. Этот пример также показывает, что я имею в виду, говоря, что новые технологии станут «технологиями сознания», которые коснутся самой сути нашего представления о себе, потому что окажут прямое влияние на нашу я-модель.
Теория я-модели – не просто одна из множества философских теорий. Она с самого начала была задумана как междисциплинарная исследовательская программа, основывающаяся, по возможности, на научных данных. Если основная идея теории я-модели ведет в верном направлении, она даст целый ряд проверяемых на практике предсказаний. Среди таких предсказаний находится принципиальная возможность прямо связать осознаваемую я-модель в человеческом мозге с внешними системами, например с компьютерами, роботами или искусственными изображениями тела в Интернете или виртуальной реальности. Недавно это предсказание подтвердилось. Последние годы дали большой прогресс в области так называемых «интерфейсов мозг-компьютер» (Brain-Computer-Interface или BCI), который позволил более подробно изучить практические аспекты теории я-модели.
Особенность интерфейсов мозг-компьютер в том, что связь между мозгом и компьютером удается установить без активации периферийной нервной системы. Таким образом возникают новые виды действий. Например, парализованные люди могут «силой мысли» манипулировать механической рукой или программой рисования, а здоровые уже посылают в Твиттер сообщения прямо из мозга или даже могут писать целые группы слов. Для этого либо записывается электрическая активность мозга (посредством ЭЭГ или имплантированных электродов), или измеряются определенные характеристики кровотока в мозгу (с использованием функциональной магнитно-резонансной томографии или инфракрасной спектроскопии в наномасштабе). Компьютер анализирует подобные измерения и обнаруживает упорядоченные группы (паттерны), которые переводятся в сигналы управления. Такое техническое усовершенствование интересно философу по многим причинам, потому что позволяет нам не только воздействовать на мир, в высокой степени «минуя биологическое тело», но и дает возможность точнее, чем прежде, испытать теории возникновения чувства самости. Многие подобные технологии – историческое новшество.
Рис. 19. Пример «прямого действия я-модели» через перевоплощение в робота: целью этого передового исследования было управлять из Израиля роботом во Франции через Интернет. Видеозапись можно найти на http://www.youtube.com/user/TheAVL2011. Изображение любезно предоставлено с разрешения Дорона Фридмана.
Эмпирическим предсказанием теории я-модели является утверждение, что в принципе возможно установить прямую причинную связь между я-моделью человека и искусственными органами деятельности и восприятия («подключить» их к я-модели), минуя биологическое тело, кроме нейронной системы. Таким образом, мы сможем не только со стороны переживаний, но и функционально совершенно небывалым образом переместить себя в среду технического происхождения. Я пять лет работал в исследовательском проекте, финансирующемся ЕС, – проекте VERE, в котором сотрудничают ученые и философы девяти стран. Одной из целей этого амбициозного проекта является выйти за пределы классических экспериментов, проводившихся в 2007 году, и произвести стабильный перенос нашего чувства самости на аватар или робота, который сможет воспринимать за нас, двигаться и взаимодействовать с другими самосознающими агентами. (VERE – это сокращение: Virtual Embodiment and Robotic Re-Embodiment, виртуальное воплощение и роботизированное перевоплощение.) Я, как философ, по-прежнему считаю, что мы в этом никогда не преуспеем. Я уверен, что инстинкт (интуиции), чувство равновесия и пространственное самовосприятие настолько прочно связаны с нашим биологическим телом, что нам, относительно наших переживаний, никогда не удастся покинуть его надолго. Человеческая я-модель укоренена в интроспекции: ее нельзя просто «скопировать» с мозга. Но должен признать, что я начинаю колебаться. Прежде всего, возможно, что будущее под влиянием более тесной связи я-моделей с аватарами или роботами произведет совсем другие, расширенные формы самосознания. Кроме того, прогресс в этой области происходит на удивление стремительно. В конце концов, если основная теория, представленная в этой книге, верна, то «интерфейсы я-модели» (по моей терминологии) должны быть возможны.
