— О, доктор, только вообразите, как Шарль будет счастлив там! Вся эта дикая природа. На многие километры вокруг — ни единого города, ни единого французского фанатика. Там ему не придется задумываться о государственных делах…
— Но чем он станет там заниматься? — протестую я. — На что жить?
— О средствах на его проживание позабочусь я. Что касается занятий… — Она поджимает губы. — Разве не в каждом поместье необходим садовник? Даже в Новом Свете?
Так и получается, что однажды, лунным вечером в конце мая, на пристани Шестого округа появляется необычная компания. Трое мужчин с черными сумками различных размеров и три женщины в черных кружевах. Ничто в облике собравшихся не позволяет предположить, что среди них два члена королевской семьи и знаменитейший сыщик страны. Или что самое настоящее историческое событие, а именно тишайшее и молчаливейшее из отречений, разворачивается на ваших глазах.
А все ровно так, и всего лишь через несколько минут пожилой баронессе и человеку по имени Шарль Рапскеллер предстоит сесть в плоскодонную рыбачью лодку, в которой их уже ждут гребцы — слуги герцогини Ангулемской. Лодка доставит их в Гавр. Оттуда они, снабженные рекомендательными письмами, поплывут на трехмачтовом корабле в Нью-Йорк.
Ради этого путешествия баронесса избавилась от всего лишнего. Коротко остриженные редеющие волосы не прикрыты больше париком. Дряблое бледное лицо не приукрашено пудрой и румянами. Но даже сейчас в ней чувствуется что-то от нее прежней. Обратите внимание на то, как прямо она держит спину, спускаясь по ступенькам к пристани. Отметьте улыбку, ослепительную, как всегда, и то, с каким достоинством она принимает протянутую руку герцогини.
— Мадам, — произносит баронесса, — будьте спокойны, я хорошо позабочусь о вашем брате. Как позаботилась бы о собственном сыне.
— Я знаю, — отвечает герцогиня.
Баронессу бережно проводят к лодочникам, и теперь ничто не отделяет Шарля от его новой жизни. Ничто, кроме самого Шарля.
— Может быть, я зря еду, Мари.
Она стоит совсем близко от него, и ее голос звучит мягко и убедительно, как у матери настоятельницы.
— Мой дорогой, ты ведь понимаешь, здесь тебе не дадут спокойно жить. Если кто-нибудь узнает, кто ты на самом деле, ты опять станешь несчастен. И я тоже.
Внезапно, нетерпеливым жестом, она достает из складок плаща мешочек из индийского муслина. Размером с капустный кочан, он туго набит чем-то.
— Вот. — С выражением мрачного удовлетворения на лице она подает ему мешочек.
— Но что это?
— Драгоценности.
Правой рукой прижимая мешочек к животу, он левой развязывает шнурок. Даже сейчас, в темноте, содержимое мешочка не вызывает сомнений.
— Но, Мари, — говорит он, словно ослепленный увиденным, — что мне со всем этим делать?
— Продай, — просто отвечает она. — Продавай предмет за предметом, по мере необходимости.
Легким движением руки она снова затягивает шнурок.
— Этого тебе хватит на всю жизнь, Шарль. Ты сможешь вырастить столько садов, — ее взгляд задерживается на его пустом рукаве, — сколько пожелаешь.
Тихо, если не считать шороха волн, ласкающих пристань, не слышно даже криков матросов с ближайших барж. А это означает, что волнение Шарля можно ощутить кожей, как вибрацию.
— Но я не могу, — говорит он. — У меня нет права на все это.
— У кого же больше прав, чем у тебя? — парирует герцогиня. — И для чего мне драгоценности? Спроси кого угодно, я самая отставшая от моды женщина во Франции. Я не знаю, что делать с побрякушками. Ты извлечешь из них гораздо больше пользы.
— Но ты могла бы поехать с нами! — восклицает он, от волнения приподнимаясь на цыпочки. — Мы переплыли бы океан вместе. И Эктор отправился бы с нами. Разве не замечательно?
Она внимательно вглядывается в его лицо. И сейчас будет первый (и последний) раз, когда я поставлю сказуемое «смеется» к подлежащему «герцогиня». И все равно лишь условно, поскольку в ее смехе слышится скорбь.
— Прости меня. — Она качает головой. — Просто я представила себе прощальную записку, которую оставлю герцогу. «Сожалею, но мне необходимо уехать в Америку. Пожалуйста, начинайте вист без меня. И будьте любезны, передайте королю, что обещанные вышитые чулки я пришлю с нарочным в будущем году». Нет. — Она ласково треплет его по щеке. — Боюсь, так не пойдет, дорогой. Тебе надо жить в своем мире, а мне — в своем.
— А в этом своем мире ты будешь счастлива?
— Я буду более счастлива, чем когда-либо за очень долгое время. Если буду знать, что у тебя все в порядке и есть кому о тебе позаботиться.
До этого момента самообладание ей не изменяло. Как, должно быть, она удивилась, когда оно внезапно покинуло ее.
— Мари, — он беспомощно хлопочет вокруг нее, как наседка, — что случилось?
— О, просто… я вспомнила, они все время твердили, что я должна о тебе заботиться. Мама и тетя Элизабет. И перед тем как их увели, они тоже сказали что поручают мне… — Она подносит к глазам сжатые кулаки.
— Но ты это сделала, — говорит он. — Всей моей жизнью я обязан тебе.
Она смотрит на него красными глазами. Уверен, это длится секунд двадцать, но кажется, что гораздо дольше.
— И только подумать, теперь я опять должна тебя потерять, — произносит она.
— Нет, не потерять. Этого никогда больше не случится.
Она молча кивает.
— Я напишу тебе, когда мы приедем, — предлагает он. — Хочешь?
Опять кивок. Потом она быстро крестит его, целует в лоб и хриплым шепотом произносит:
— Да пребудет с тобой Бог.
Чтобы отвернуться от него, ей требуется собрать всю оставшуюся волю. Но, сделав это, она больше не оглядывается. И не замечает Видока, который широкими шагами направляется к Шарлю.
— Что ж, молодой человек! — Он начальнически фыркает. — Не скрою, что завидую вам. Я всю жизнь мечтал отправиться в Америку.
— О, в таком случае вы можете поплыть с нами. Вам только надо замаскироваться, притвориться чайкой.
Это говорится совершенно серьезно и так же серьезно принимается.
— Следующей весной, — обещает Видок, — я буду ласточкой.
Время истекает, пора отплывать, прощальные слова сказаны. Почти.
Шарль глазами ищет меня во мраке, но я намеренно не выхожу из темноты, стою, скрестив руки на груди.
— Одевайся тепло, — наконец говорю я. — В открытом океане холодно, и я вложил в твое спасение слишком много сил, чтобы потерять тебя из-за пневмонии.
Разумеется, он уже привык к тому, что его передают с рук на руки. Новость о гибели месье Тепака он воспринял примерно так же, как если бы ему сообщили о непредвиденной задержке в дороге. Поэтому утверждать, что нынешнее прощание тронуло его, означало бы преувеличить. Скорее, оно его несколько дезориентировало. Этакое смещение тектонических плит, вызывающее лишь слабую сейсмическую активность.
— До свидания, — отвечает он.
Он садится в покачивающуюся на волнах плоскодонку рядом с баронессой. Муслиновый мешочек падает на дно и катится, но Шарль останавливает его, зажав между ботинками. Лодочник отталкивается веслом от берега, черная вода обступает лодку, отлив принимает ее в свои объятия. И когда лодка начинает движение прочь от берега, Шарль, повинуясь внезапному импульсу, оглядывается. Единственный, чей взгляд он встречает в этот момент, — я.
А когда лодка исчезает за излучиной реки, мне начинает казаться, что рядом со мной стоит отец. Потому что фраза, сложившаяся у меня в голове, предназначается именно ему.
«Мы сделали это. Мы завершили дело, которое ты начал».
Глава 50
ПРОДЕЛКИ СПЕЦИАЛИСТА ПО ДОКУМЕНТАМ
Наконец становится ясно, что доктору пора подыскивать себе жилье.
Конечно, мамаша Видок позволила бы мне оставаться в ее доме так долго, как я пожелал бы, но я не хочу злоупотреблять гостеприимством доброй женщины — да и ее сын этого не допустит. Соответственно, он обращается в Министерство юстиции с петицией, в которой просит вознаградить мое преданное служение короне. Ответ не заставляет себя ждать: двести франков в хрустящем конверте. Не проходит и недели, как я становлюсь счастливым обладателем трех комнат, двух костюмов, золотой цепочки и новехоньких сапог. А также — моя гордость — желтых вечерних перчаток.
Чего мне недостает, так это будущего. Настоящее же вполне приемлемо. Я часами брожу по комнатам, наслаждаясь деталями. Деревянные расписные панели, резьба с позолотой. Наборный инкрустированный столик. Украшение столовой — старинный персидский ковер, приобретенный у мамаши Гоше на улице Фигье-Сен-Поль. Изучению этого ковра я посвящаю отдельное утро: разглядываю каждую арабеску, каждый лепесток, с особым наслаждением останавливаясь на глубоком пурпуре центрального медальона.
