Тотнахт, с которым я иногда встречался, говорил, что дело с тирским серебром не позабыто, что Баал-Хаммон жалуется князю, а князь Урет посылает в Библ письма и гонцов, требуя, чтоб выдали меня, или голову мою и содранную кожу, или возместили вдвое убыток торговца. Этот Баал-Хаммон был из тех людей, что финик съедят и косточку проглотят, и благочестием не отличался. Тем более что не Мелькарту, чтимому в Тире, пошло его серебро, а богу Та-Кем, пусть даже самому великому!
В один из дней, когда сидел я с Тотнахтом за чашей вина, он молвил:
– Вот прислали из Таниса корабль, полный сокровищ, и доволен мой господин; срубили кедры по его велению и перетащат их скоро на берег. Возмещена твоя потеря, Ун-Амун, и не нужны тебе богатства Баал-Хаммона. Жаден этот купец! О таких говорят: не человек, а скорпион пустыни! Так верни ему взятое, чтобы успокоилась его душа, и пусть великий бог сведет с ним счеты. Верни! Зачем тебе это серебро?
Должно быть, вино меня разгорячило, и произнес я неосторожные слова:
– Видит Амон, вернул бы с радостью. Но теперь требуют вдвое, а осталась лишь половина.
Нахмурился Тотнахт:
– Половина? А другую на что ты потратил? Пятнадцать дебенов серебра – сумма немалая!
Я молчал, ругая свой опрометчивый язык. Не мог же я сказать, что подкупил жреца, этого бесноватого Шеломбала!
Тотнахт наклонился ко мне и прошептал:
– Слышал я, что покорила тебя женщина, чье имя называть не буду. Не в ее ли ладони высыпал ты серебро? Признайся, Ун-Амун! Клянусь мумией отца, никому не скажу я об этом!
Я ответил ему так же тихо:
– И я клянусь, друг Тотнахт, что, кроме корзины с рыбой и куска полотна, ничего не дал той женщине. Рад бы я одарить ее золотом и бирюзой, но нет у меня ничего… Не покупал я ее ласки, а что было меж нами и что есть, случилось по доброму согласию. Пусть останусь я без погребения, если лгу!
– На что же ты потратил столько дебенов? – спросил Тотнахт в удивлении.
– Это серебро Амона, Амону оно и пошло. То есть на дело, по которому я здесь… А большего, Тотнахт, не могу сказать, ведь есть у бога свои тайны. Чего не услышал, чего не узнал, за то не покарают!
Полезная увертка! Жрецы ее часто используют: если не знаешь, что сказать, сошлись на волю бога или божественные тайны. Никто не рискнет спорить с Амоном.
Тотнахт тоже не решился и склонил почтительно голову. Однако добавил, что от тирян можно ждать всяческих пакостей, ибо не из тех они людей, что прощают обиды и потери. Обнесешь их пивом, помнить будут сорок лет, а за серебро удавят мать родную.
Не очень приятный был разговор, но и от него случилась польза: решил я отдать серебро Тентнут. Что еще мог я ей оставить?.. Только эти дебены да воспоминания… Совсем немного для женщины, что одарила меня любовью.
* * *
Прошли назначенные дни, и с гор, окутанных туманом, спустились упряжки с кедровыми бревнами. Груда стволов на берегу росла и росла, пока не сравнялась высотою с корабельной мачтой. Тогда прислал ко мне Закар-Баал гонца и повелел: иди в гавань. И я отправился туда в возке Эшмуназара и хотел, чтобы он поехал со мной. Но Эшмуназар был в печали; молвил он, что от вида этих проклятых кедров разольется у него желчь и лопнет сердце по причине скорой разлуки со мною. А потому нуждается он в утешении, и пригласил для этого Хенумпет с ее чудесной нежной флейтой. Так что я поехал один.
Закар-Баал расположился в кресле рядом с бревнами, сидел под зонтом, защищавшим от жаркого солнца, и с довольным видом взирал на стволы. Свита у него была внушительной: Мессулам, Тотнахт, Бен-Кадех, Пенамун и еще десяток приближенных, стражи с копьями, слуги с кувшинами, писцы, глашатаи и невольники, что тащили паланкин. Стояли они вокруг своего господина наготове, чтобы слово умное сказать, или сделать запись, или подать вина, или выполнить другое повеление. И был князь среди них, как сокол среди гусей и уток.
Я приблизился, и тень зонта владыки упала на меня[47]. Тотчас выскочил гусь Пенамун, замахал руками, завопил:
– Тень господина на тебе, тень царя великого, да будет он жив, здоров и могуч! Отойди, невежа!
Но князь лишь бровью повел и рявкнул:
– Не тронь его! Пусть встанет рядом!
И я, отвешивая поклоны, сделал, что велено, а про себя подумал: ну времена! Обычай у мелкого князя, будто у фараона, и величают его так же! Скоро двойную корону напялит, ведь здесь, у гавани, Нижние Земли, а на холме, где город, Верхние!
Впрочем, был Закар-Баал не из худших владык, ибо, как ни просили тиряне, не послал им мою голову и кожу. Так что относился я к нему с почтением.
– Вот твой лес, – молвил правитель, кивая на груду стволов. – И дам я тебе людей и корабли, которые довезут до Таниса эти деревья. Так что в радости сердце мое! Исполнено все по завету предков, хоть не прислали мне из Египта тысячу дебенов серебра, как присылали им.
Надо думать, последнее было шуткой, ведь Несубанебджед не поскупился. Серебро и золото, ткани и одежды, кожи и папирус… Дорогой товар! Не обидная цена для князя и всех, кто правил Библом до него и будет править после!
Так я подумал, а вслух произнес:
– Не в том радость, господин, что поступил ты по завету предков, а в том, что исполнил волю Амона. Что выше этого? Ничего! Теперь ты можешь воздвигнуть камень и высечь на нем, что посланы тобой деревья аш для ладьи царя богов, а за это Амон даровал твоей державе процветание, а тебе – пятьдесят лет жизни сверх назначенного срока.
– Когда дарует бог все это, тогда и воздвигну памятник, – отозвался Закар-Баал. – А пока грузи лес на корабли, оставь мою гавань и вверяйся опасностям моря. Не медли, Ун-Амун! И помни, что гнев мой страшнее ветров и бурь. Помнишь, говорил я тебе о послах фараона, что закончили жизнь в моей стране? Хочешь взглянуть на их могилы?
Я пожал плечами:
– Зачем, владыка? Тоскует сердце мое по родине, и в Библе я не задержусь.
Видно, надоел я Закар-Баалу, и хочет князь сбыть меня с рук, будто корзину с гнилыми финиками. Когда правитель удалился, я спросил об этом у Тотнахта, и он с усмешкой произнес: лучше уйти в море целым, чем в Тир по частям. И еще добавил, что видели в Библе тирских лазутчиков, так что стоит мне поторопиться.
Но Бен-Кадех и Мессулам уже созвали своих людей, и те принялись таскать и укладывать бревна. Радость охватила меня, и пробыл я в гавани до самого вечера, наблюдая за погрузкой и присматриваясь к кораблям и корабельщикам. Заметив это, Бен-Кадех сказал, что надо мне плыть на судне Элама, который опытнее прочих кормчих и говорит к тому же по‑египетски. Я решил, что так и сделаю.
Уже в темноте я вернулся в дом Эшмуназара, радуясь завтрашнему дню и печалясь о расставании с моим добрым хозяином и другом, с милой Тентнут, с Тотнахтом и Бен-Кадехом, которые тоже были ко мне добры. Так бывает; на чужбине мы тоскуем по родной земле, а дома – о тех, кого встретили в странствиях и больше не увидим никогда. Ибо огромен мир, а мы в нем – букашки в дремучем лесу, что ползают от дерева к дереву.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
