— Но, Холмс…
— Полноте, Уотсон. После отставки ваша проницательность притупилась.
— Но ведь когда я взглянул на рекламу в «Стрэнде», мне могла прийти в голову любая мысль.
— Не согласен. Ваш ум полностью поглощен историей Потрошителя, и, конечно, реклама дамских вечерних платьев слишком далека от ваших обычных интересов, чтобы отвлечь ваши мысли. Следовательно, идея, которая у вас возникла, должна была быть связана с вашими мыслями о злодее. Вы подтвердили это, подняв глаза на портрет королевы на стене.
— Позвольте спросить, как это могло выдать мою мысль? — воскликнул я запальчиво.
— Разумеется, Уотсон, вы не заподозрили ни манекенщицу, ни нашу милостивую королеву. Следовательно, вы рассматривали их просто как женщин.
— Допустим, — сказал я, — но разве не разумнее предположить, что я думал о них как о возможных жертвах?
— В этом случае у вас на лице появилось бы сострадание, а не выражение гончей, внезапно напавшей на след.
Я был вынужден признать поражение.
— Холмс, вы опять губите себя своей откровенностью.
Холмс нахмурил густые брови.
— Не понимаю.
— Представьте себе, какое впечатление вы производили бы, если бы отказались пояснять ваши поразительные дедукции.
— Но какой ценой для ваших мелодраматических повествований о моих скромных заслугах, — сказал он сухо.
Я поднял руки в знак капитуляции, и Холмс, который и улыбался-то не слишком часто, рассмеялся от души вслед за мной.
— Поскольку вы заговорили о Джеке Потрошителе, — сказал я, — разрешите задать вам вопрос: почему вы до сих пор не заинтересовались этим делом, Холмс? Вы оказали бы великую услугу жителям Лондона.
Холмс нетерпеливо махнул своими длинными тонкими пальцами.
— Я был занят. Как вам известно, я совсем недавно вернулся с континента, где мэр некоего города попросил меня разгадать прелюбопытную загадку. Зная ваш склад ума, я полагаю, вы назвали бы это дело «История безногого велосипедиста». Когда-нибудь я передам вам все детали для ваших записок.
— Буду счастлив! Но вы уже вернулись в Лондон, Холмс, а чудовище терроризирует город. Я полагал, вы сочтете себя обязанным…
Холмс сказал сердито:
— Я никому и ничем не обязан.
— Прошу, поймите меня правильно…
— Сожалею, мой дорогой Уотсон, но вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы не сомневаться в моем полном безразличии к подобному делу. Разве я не искал обычно проблем интеллектуального характера? Разве меня не притягивали всегда противники крупных масштабов? Подумаешь, Джек Потрошитель! Какую особую проблему может представлять этот полоумный? Кровожадный кретин, рыскающий по улицам после наступления темноты и бьющий наугад.
— Он поставил в тупик лондонскую полицию.
— Смею заметить, что это говорит скорее о беспомощности Скотленд-Ярда, нежели об особой находчивости Потрошителя.
— Но все же…
— Это скоро кончится. Думаю, что в одну из ближайших ночей Лестрейд споткнется о Потрошителя в момент, когда маньяк будет совершать убийство, и победоносно передаст его в руки правосудия.
Скотленд-Ярд постоянно раздражал Холмса своей неповоротливостью.
Звонок в дверь прервал наш разговор. Прошло несколько минут, и мы услышали шаги миссис Хадсон, поднимавшейся по лестнице. Когда она вошла, я с удивлением увидел у нее в руках пакет в оберточной бумаге и ведро с водой. На лице ее был написан откровенный страх.
Холмс расхохотался, второй раз за утро.
— Не бойтесь, миссис Хадсон. Пакет кажется вполне безобидным. Я уверен, что вода нам не понадобится.
— Вам виднее, мистер Холмс. После прошлого случая я боялась рисковать.
— Ваша осторожность весьма похвальна, — сказал Холмс, беря пакет.
Когда его многострадальная хозяйка ушла, он пояснил:
— Совсем недавно миссис Хадсон принесла мне пакет. Это было после того, как я привел к благополучному исходу одно пренеприятное дельце, и пакет был послан мстительным джентльменом, который недооценил остроту моего слуха. Я услышал тиканье механизма и попросил ведро воды. Этот инцидент так перепугал миссис Хадсон, что она до сих пор не оправилась.
— Неудивительно!
— Ну, так что же нам принесли? Хм, размер примерно пятнадцать дюймов на шесть. Четыре дюйма толщины. Аккуратная упаковка. Простая оберточная бумага. Почтовый штемпель Уайтчэпела. Фамилия и адрес написаны рукой женщины, которая, я бы сказал, редко держит перо в руках.
— Весьма возможно, судя по каракулям. И почерк, несомненно, женский.
— Значит, вы согласны, Уотсон? Прекрасно! Заглянем внутрь?
— Разумеется.
Появление пакета вызвало живой интерес Холмса. Я уж не говорю о себе. Его глубоко посаженные серые глаза заблестели, когда, он, развернув бумагу, достал плоский кожаный футляр и протянул его мне.
— Что вы скажете по этому поводу, Уотсон?
— Это набор хирургических инструментов.
— Кому лучше знать, чем вам! Не считаете ли вы, что это дорогая вещь?
— Да, кожа высшего качества. И работа превосходная.
Холмс положил футляр на стол. Он открыл его, и мы замолчали. Это был стандартный набор инструментов. Каждый из них покоился в соответствующем углублении в темно-красном бархате, которым футляр был обит изнутри. Одно углубление было пусто.
— Какого инструмента недостает, Уотсон?
— Большого скальпеля.
— Ножа для вскрытия, — кивнул Холмс, протирая увеличительное стекло. — О чем же говорит нам этот футляр? — Он внимательно осмотрел сам футляр и его содержимое. — Начнем с очевидного: эти инструменты принадлежали медику, который впал в нужду.
Вынужденный, как обычно, признать свою слепоту, я пробормотал:
— Боюсь, что это более очевидно для вас, чем для меня.
Занятый осмотром, Холмс ответил рассеянно:
— Если бы вы оказались в стесненных обстоятельствах, Уотсон, что из своего имущества вы отнесли бы в ломбард в последнюю очередь?
— Конечно, мои медицинские инструменты, но…
— Вот именно.
— Почему вы считаете, что эти инструменты были заложены?
— Имеются два доказательства. Посмотрите вот сюда через увеличительное стекло.
Я посмотрел на указанное место.
— Вижу белое пятнышко.
— Это порошок для чистки серебра. Ни один хирург не станет чистить инструмент таким порошком. Эти же были начищены, как простые столовые приборы, кем-то, кого заботил только их внешний вид.
— После вашего объяснения не могу не согласиться. Какое же второе доказательство?
— Видите пометку мелом на боковой плоскости футляра? Она почти стерлась, но если вы присмотритесь, то увидите, что это номер. Такой номер ростовщик обычно пишет мелом на закладываемом предмете. Очевидно, он соответствует номеру на квитанции.
Я почувствовал, как краска бросилась мне в лицо. Теперь это было ясно, как день.
— Значит, футляр был украден! — воскликнул я. — Украден у хирурга и заложен за гроши в ломбарде.
Я уверен, что читатели простят мое негодование: мне было трудно поверить, что врач, даже при самых стесненных обстоятельствах, расстанется с инструментами, необходимыми для его благородной миссии.
Холмс, однако, не замедлил вывести меня из заблуждения.
— Боюсь, мой дорогой Уотсон, — сказал он жизнерадостным тоном, — что вы не улавливаете более тонкого смысла этой вещественной улики. Ростовщики — хитрые бестии. Они оценивают не только вещи, но и людей, которые их приносят. Это их профессиональная черта. Если бы ростовщик питал малейшее подозрение, что набор украден, он бы не выставил его в витрине, что, как вы, конечно, заметили, он сделал.
— Конечно, не заметил! — воскликнул я. — Откуда вы можете знать, что футляр лежал на витрине?
— Посмотрите внимательно, — сказал Холмс. — Футляр лежал в раскрытом виде в месте, куда падало солнце. Разве не свидетельствует об этом выгоревшая полоска на бархатной обивке с внутренней стороны крышки? Более того, этот край настолько выцвел, что, видимо, футляр пролежал там довольно долго.
Я мог лишь кивнуть. Как всегда, стоило Холмсу пояснить свои поразительные наблюдения, как они начинали казаться примитивно простыми.
— Жаль, — сказал я, — что мы не знаем, где находится ломбард, а то, пожалуй, стоило бы выяснить, откуда появился этот любопытный подарок.
— Быть может, в свое время выясним, Уотсон, — сказал Холмс с отрывистым смешком. — Ломбард, о котором идет речь, находится вдали от людных улиц. Он смотрит на юг и расположен на узкой улочке. Дела ростовщика отнюдь не блестящи. Можно еще отметить, что он родом иностранец. Вы, конечно, видите все это?
— Ничего подобного я не вижу, — сказал я, вновь уязвленный.
— Напротив, — проговорил Холмс, соединяя кончики пальцев и ласково глядя на меня, — вы все это видите, мой дорогой Уотсон, но вы не делаете никаких выводов. Разберем мои заключения по порядку. Эти инструменты были бы с радостью приобретены одним из многочисленных студентов-медиков в Лондонском Сити, что, несомненно, произошло бы, находись ломбард на большой проезжей улице. Отсюда я делаю вывод, что он расположен поодаль от людных улиц.
