Жёлоб под тяжестью тела подполковника медленно разогнулся, и он с глухим криком рухнул вниз. Перед последним смертным мгновением ему показалось, что он ещё может за что-нибудь уцепиться, и вытянул руки, но небо внезапно отодвинулось, покачнулось и выбросило ему в глаза нестерпимо-белое свечение.
Когда подбежали чекисты, подполковник уже не дышал, его глаза незряче смотрели в небо, а руки были вытянуты вперёд, словно он все ещё силился до чего-то дотянуться. Раненый Сазонов обыскал погибшего, извлёк из карманов пистолет и какие-то бумаги. Одного чекиста он оставил сторожить тело, трех послал преследовать Мирона, а сам поднялся в квартиру Федотова.
— Один, похоже, ушёл, товарищ Красильников, а второй насмерть разбился, — невесело доложил Сазонов и утомлённо протянул пачку бумаг: — Это вот при нем нашли.
— Ты ступай голову-то перевяжи, — посоветовал Сазонову Красильников, взглянув на его слипшиеся волосы и тёмные потёки крови на шее и гимнастёрке. — Ишь сколько кровищи вышло.
— Ничего, заживёт, — приободрился Сазонов.
— Не геройствуй, не надо! — пристрожил его Красильников и подсел к столу. Неторопливо надел очки и стал раскладывать перед собой найденные у подполковника бумаги.
Лев Борисович, сидевший неподалёку, не удержался, зыркнул острым, цепким взглядом по этим бумагам и тут же отвёл глаза, снова приняв безразличный вид. Лишь большие пальцы рук опять стали торопливо выделывать замысловатые фигуры. Семён Алексеевич на мгновение покосился на руки Федотова, с улыбкой подумал: «Чудно! Владеет-то собой как, а с руками справиться не может».
— А нервишки у вас, Лев Борисович, я замечаю, неважнецкие. Лечиться бы надо, — сочувственно сказал Красильников Федотову, продолжая неторопливо разбираться в бумагах.
— Вы это к чему? — встревожился Федотов и тут же сделал вид, что не понял Красильникова.
— К тому самому, что… есть та бумажка, которой вы сейчас так боитесь. Вот она… — Семён Алексеевич сдвинул ниже на нос очки, стал внимательно рассматривать потёртый на сгибах лист бумаги. — Самим командующим Добровольческой армией Ковалевским подписанная. С печатью. Все чин чином… Почитать?
— Зачем? Мало ли что они там пишут! — Опять напустил на себя добродушную ленцу Лев Борисович.
— Ну что это вы так? — укоризненно покачал головой Красильников. — Солидный же человек! Генерал. Гарантирует… Вот, читайте!.. Что золотишко, которое вы вручите «подателю сего», вам все сполна вернут после — победы над Советами… над нами, значит. Лев Борисович!
— Пускай гарантируют, мне-то что, ни жарко и ни холодно, — попытался уклониться от прямого ответа Федотов, решивший держаться до конца.
— Понятно. Не хотите, значит, сознаваться, где вы его прячете? — настойчиво докапывался до истины Красильников, понимая, что нельзя давать своему противнику ни минуты передышки.
— Все, что прятал, вы нашли, — откровенной бравадой ответил Федотов.
— Нет, не все! — покачал головой Красильников. — Ну ладно! Одевайтесь! Придётся нам с вами в Чека продолжить эту, прямо скажу, не очень приятную беседу.
Федотов молча оделся, нетерпеливо сказал:
— Ну пошли, что ли!
Однако Красильников не тронулся с места. Он стоял возле кресла, где все время сидел Федотов, и внимательно смотрел на пол. В крашеных досках слабо поблёскивали шляпки двух новых, недавно вбитых гвоздей. Сидя в кресле, Федотов ногами прикрывал их. Красильников поднял голову, сказал чекистам:
— А ну, хлопчики! Подденьте-ка ещё вот эти досочки.
И тут Льва Борисовича оставило самообладание. Он покачнулся, схватился рукой за стену и тяжело опустился, почти сполз, на табурет.
— Я же говорил, Лев Борисович, что нервы у вас ни к черту, — мельком заметил Красильников, наблюдая за быстрой работой чекистов. Они вынули гвозди и легко подняли доски, скрывающие подпол. Оттуда остро пахнуло сыростью, гнилью. Сазонов склонился к подполу, осветил тугую темень фонариком. Двое чекистов спрыгнули вниз и подали один тяжеленный чемодан, за ним — другой.
— Ого-го! — не удержался от удивления Сазонов и тут же, встретив укоризненный взгляд Красильникова — мол, нужно быть сдержаннее, — бросился помогать товарищам.
Содержимое чемоданов Семён Алексеевич высыпал на стол. На круглом столе выросла целая гора драгоценностей, в основном золотых монет, среди которых инородными телами выделялись кольца с крупными камнями, тонко и вычурно выгнутые серьги, тускло поблёскивающие церковным золотом кресты, налитые тяжестью серебра, кулоны, легкомысленные дорогие ожерелья… И все это составляло один искрящийся, почти живой клубок. Красильников смотрел на все это богатство спокойными, холодными глазами.
— И это — тоже на старость? — жёстко спросил он. — Долго же вы жить собирались, господин Федотов.
— Меня… расстреляют? — ослабевшим голосом спросил ювелир, весь поджавшись и потеряв былую респектабельность. Руки у него бессильно повисли, ноги обмякли, словно из него вынули сейчас какую-то главную, стержневую пружину.
— Не знаю. Это решит военный трибунал, — неопределённо ответил Красильников: не в его правилах было добивать поверженного противника.
— Чистосердечные показания облегчат мою участь?
— По крайней мере, в этом случае вы хоть можете ещё на что-то рассчитывать.
— Хорошо! Я все расскажу! Все!.. — с дрожью в голосе произнёс Федотов.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Звонили настойчиво, неотрывно. И оттого что было уже утро и в окна процеживался благожелательный свет, Викентий Павлович без опаски прошёл к калитке, отодвинул задвижки, открыл замки и… отступил, отшатнулся. В дверном проёме встал, заслонив собой улицу, Красильников, сзади него, стояли ещё двое.
— Викентий Павлович Сперанский? — коротко бросил Красильников, скорее утверждая, чем спрашивая.
И по тому, как эти трое холодно смотрели, как деловито шагнули во двор, обтекая Сперанского, он понял: это из Чека.
— Д-да, — растерянно отозвался Сперанский и тут же попытался скрыть смятение, широко, приглашающе взмахнул рукой — жест, однако, получился запоздалым и ненужным: все трое уже были во дворе.
— Мы из Чека. Вот ордер на обыск. — Красильников обернулся к своим помощникам, приказал: — Позовите понятых, и приступим.
— В чем, собственно, дело? — все ещё пытался взбодриться Сперанский, ступая за Красильниковым на ослабевших ногах. А сам лихорадочно прикидывал: «Обыск или арест? Если обыск, то все ещё может обойтись. Арест — значит дознались. Спокойнее! Спокойнее…»
