Вот так. Встретились в душной Москве два одиночества. Одно рассказало, что ему две тысячи лет, другое призналось, что у него когти на причинном месте. Сплелись ненадолго хвостами, поговорили о высшей сути, повыли на луну и разошлись, как в море корабли…
Je ne regrette rien[32]. Но я знаю, что никогда больше не буду так счастлива, как в Гонконге шестидесятых на краю Битцевского леса, со счастливой пустотой в сердце и его черным хвостом в руке.
*
Когда эта книга была уже почти дописана, я встретила Михалыча во время велосипедной прогулки. Устав крутить педали, я села отдохнуть на одной из массивных бревенчатых скамеек, стоящих на пустыре возле Битцевского леса. Мое внимание привлекли прыгающие с велосипедного трамплина ребята, и я надолго загляделась на них. Почему-то у их велосипедов были очень низкие седла. Наверно, думала я, специальные велосипеды для прыжков. Хотя во всем остальном это были обычные маунтин-байки. Когда я отвернулась от прыгунов, Михалыч уже стоял рядом.
Он сильно изменился за время, пока мы не виделись. Теперь у него была модная стрижка, и одет он был не в ретро-бандитский наряд, а в стильный черный костюм из коллекции «rebel shareholder»[33] фирмы «Дизель». Под пиджаком была черная футболка с надписью «I Fucked Andy Warhol»[34]. Из-под футболки выглядывала золотая цепочка — не так чтобы толстая или тонкая, а как раз такая, как надо. Круглые часы в простом стальном корпусе, на ногах черный «Nike Air», как у Мика Джаггера. Какой все-таки огромный путь прошли органы с тех времен, когда я ездила на дачу к Ежову за последним Набоковым…
— Здорово, Михалыч, — сказала я.
— Здравствуй, Адель.
— Ты как меня нашел?
— По прибору.
— Да нет у тебя никакого прибора. Не гони. Мне Саша рассказывал.
Он сел на скамейку рядом.
— Есть прибор, Адель, есть, девочка. Просто он секретный. И товарищ генерал-полковник говорил с тобой как положено по инструкции. А вот я, когда тебе его показал, эту инструкцию нарушил. И товарищ генерал-полковник меня потом поправил, ясно? Сейчас я, кстати, снова инструкцию нарушаю. А вот товарищ генерал-полковник всегда действует строго по ней.
Я уже не понимала, кто из них врет.
— А уборщица с конно-спортивного комплекса правда у вас работает?
— У нас много разных методов, — сказал он уклончиво. — Иначе нельзя. Страна-то вон какая большая.
— Это да.
Минуту или две мы молчали. Михалыч с интересом наблюдал за прыгунами с трамплина.
— А как Павел Иванович? — спросила я неожиданно для себя. — Все консультирует?
Михалыч кивнул.
— Он тут приходил к нам давеча. Книгу одну рекомендовал, как ее… — Он вынул из кармана пиджака бумажку и показал мне. На ней было написано шариковой ручкой: «Martin Wolf. Why Globalization Works»[35]. — Говорил, на самом деле все не так уж и плохо.
— Да? — сказала я. — Ну вот и славно, а то я уже волноваться начинала. Слушай, давно хотела спросить. Все эти деятели, Вулфенсон из Мирового банка, Волфовитц из Департамента обороны — они что, тоже?
— Волки, как и люди, разные бывают, — сказал Михалыч. — Только теперь они нам не в уровень. Совсем другие возможности у отдела. Нагваль Ринпоче в мире один.
— Кто?
— Это мы так товарища генерал-полковника называем.
— Как он, кстати? — не выдержала я.
— Хорошо.
— Чем занят?
— Дел невпроворот. А после работы сидит в архиве. Изучает опыт.
— Чей опыт?
— Товарища Шарикова.
— А, этого. Который зав подотделом очистки…
— Не знаешь, так лучше не говори, — сказал Михалыч строго. — Много про него вранья ходит, клеветы, сплетен. А правды никто не знает. Когда товарищ генерал-полковник первый раз в новой форме на работу вышел, старейшие сотрудники всплакнули даже. Они такого с пятьдесят девятого года не видели. С тех пор как товарищ Шариков погиб. Это потом все посыпалось. А держалось на нем.
— А как он погиб?
— Да в космос захотел первым полететь. И полетел, как только кабину такую сделали, чтоб собака влезть могла. Разве ж такого удержишь… Риск огромный — на первых полетах каждый второй запуск бился. А он все равно решил. Вот и…
— Идиот, — сказала я. — Тщеславное ничтожество.
— Тщеславие тут вообще ни при чем. Товарищ Шариков зачем в космос полетел? Он хотел пустоте наступить раньше, чем она ему наступит. Но не успел. Трех угловых секунд не хватило…
— Александр знает про Шарикова? — спросила я.
— Теперь да. Я ж говорю, сутками в архиве сидит.
— И что он сказал?
— Товарищ генерал-полковник сказал так: даже у титанов есть свои границы.
— Понятно. А ко мне какие вопросы у титанов?
— Да, в общем, никаких. Велено тебе кое-что передать на словах.
— Передавай.
— Ты вроде как предъяву кидаешь, что ты сверхоборотень…
— Ну и что?
— А то. Страна у нас такая, что все понимать должны, под кем ходят. И люди, и оборотни.
— А чем я мешаю?
— Ты не мешаешь. Но сверхоборотень может быть только один. Иначе какой он сверхоборотень?
— Такое убогое понимание слова «сверхоборотень», — сказала я, — отдает тюремным ницшеанством. Я…
— Слушай, — поднял ладонь Михалыч, — меня же не тереть послали. А объявить.
— Понимаю, — вздохнула я. — И что мне теперь делать? Валить отсюда?
— Почему валить? Просто отфильтровывать. Помнить, кто здесь сверхоборотень. И никогда на этом базаре не спотыкаться. Чтобы путаницы в головах не было… Ясно?
— Я бы тут поспорила, — сказала я, — насчет того, у кого в голове путаница. Сначала…
— А вот спорить мы не будем, — снова перебил Михалыч. — Как говорит Нагваль Ринпоче, встретишь Будду — убивать не надо, но не дай себя развести.
— Ну что ж, не будем спорить так не будем. У тебя все?
— Нет, еще один вопрос. Личный.
— Какой?
— Выходи за меня замуж.
Это было неожиданно. Я поняла, что он не шутит, и окинула его внимательным взглядом.
Передо мной сидел мужик на шестом десятке, еще крепкий, собравшийся для последнего жизненного рывка, но так и не понявший пока (к счастью для себя), куда он, этот рывок. Я таких много похоронила. Они всегда видят во мне свой последний шанс. Взрослые мужчины, а не понимают, что их последний шанс только в них самих. Впрочем, они ведь даже не в курсе, что это за шанс. Саша хоть что-то понял. А этот… Вряд ли.
Михалыч смотрел на меня с сумасшедшей надеждой. Такой взгляд я тоже знала. Сколько времени я провела в этом мире, подумала я с грустью.
— Будешь жить как на собственном острове, — проговорил Михалыч хрипло. — А захочешь, можно без «как» — реально на собственном острове. Будет свое личное кокосовое Баунти. Все для тебя сделаю.
— А как остров называется? — спросила я.
— В каком смысле?
— У острова должно быть название. Ультима Туле, например. Или Атлантида.
— Да как хочешь, так и назовем, — осклабился он. — Это разве проблема?
Пора было сворачивать беседу.
— Ладно, Михалыч, — сказала я. — Это ведь серьезное решение. Я подумаю, ладно? Недельку или две.
— Подумай, — сказал он. — Только ты вот что учти. Во-первых, теперь по нефти я самый главный в аппарате. Реально. Все эти олигархи у меня сосут. Я имею в виду, из крана. Да и так тоже, если брови нахмурить. А во-вторых, ты вот о чем вспомни. Тебе ведь волки нравятся, да? Я в курсе. Так я волк, реальный волк. А товарищ генерал-полковник… Он, конечно, на особом посту — сверхответственнейшем. Весь отдел на него молится. Но елдачок-то, сказать между нами, у меня поглавнее будет.
— Я бы просила без деталей.
— Без деталей так без деталей. А все-таки ты подумай — может, с нормальной деталью оно и лучше? Ведь насчет товарища генерал-полковника ты сама все знаешь…
— Знаю, — сказала я.
— И еще учти, он зарок дал. Сказал, что не будет в человека превращаться, пока у страны остаются внешние и внутренние враги. Как товарищ Шариков когда-то… Весь отдел плакал. Но, если честно, я думаю, что здесь не во врагах дело. Просто скучно ему теперь человеком.
— Понимаю, Михалыч. Все понимаю.
— Я знаю, — сказал он, — ты баба умная.
— Ладно. Ты иди сейчас. Я одна хочу побыть.
— Ты б меня научила этому, — сказал он мечтательно, — ну, хвостом это самое…
— Он и про это рассказал?
— Да ничего он не рассказывал. Нам не до тебя сейчас. Дел выше крыши, понимать должна.
— А что у вас за дела?
— Стране нужно очищение. Пока всех офшорных котов не отловим, болтать некогда.
— Как же вы их отловите, если они офшорные?
— У Нагваля Ринпоче нюх. Он их сквозь стену чует. А насчет хвостов он правда ничего не говорил. Я по прибору слышал. Вы про них спорили, как их, это, сплетать.
— По прибору слышал, понятно. Ладно, иди, волчина позорный.
