— Хорошо, значит, решили. — Алисия встала. — Утром я проведаю вас обоих. Если вы голодны, обед там, сбоку.
Они снова поставили кастрюлю на газовую плиту, а потом ложками наполнили гуляшом суповые тарелки. Говорить особо было не о чем. Бирн ведал, как перестраивается ум Тома, обращаясь от настоящего к создаваемой им фантазии.
Бирн принялся за посуду, а когда он повернулся, чтобы взять кухонное полотенце, комната уже опустела. Том возвратился в библиотеку.
28
«Он старается не следить за ними. Он держится в стороне — насколько возможно, — пытаясь не думать о подобных вещах. Каждый день он подолгу задерживается в своей гостиной, каталогизируя библиотеку, читая все и вся, что сумело привлечь его внимание.
Но отвлечься надолго все равно не удается. Жуткие мысли приходят снова, и Джон Дауни начинает скитаться по дому. Ему помогают рампы. С наступлением сумерек начинаются его странствия. Он переезжает на первом этаже из комнаты в комнату, не имея сил устроиться на одном месте и как-то расслабиться. Он вдруг замечает, что начал повсюду раскладывать книги в надежде на то, что какая-нибудь из них сумеет отвлечь его, направит его мысли прочь из этого неизбежного круга.
Элизабет с Питером Лайтоулером гуляют, играют, разговаривают — и не только. Он видит это в ее глазах, наполнившихся новой чувственностью. Он понимает, что происходит с ними.
И плоть восстает. Против его воли, против его здоровья. Он ощущает пульс желания, отвердение между ногами. Десять лет назад доктор в приюте высказался вполне откровенно, даже, можно сказать, графично. В этой стороне и лежит смерть.
Он пытается утомить себя, скитаясь по дому, хотя понимает, что и это тоже безумие. Он начинает считать собственное существование нестерпимым бременем — и для себя, и для всех остальных.
…
Прошло две недели после того, как Лайтоулер переехал в дом. Маргарет надолго отправилась в Штаты погостить у старой подруги, и Элизабет рада обществу.
Она находит своего мужа на террасе, колени его покрыты одеялом. Джон беспокойно листает страницы книги и, когда Элизабет оказывается рядом, кладет ее на полку.
— Что ты делаешь здесь, любимый? Уже полдень и тебе пора отдохнуть.
Ведь перебравшись в поместье, он непременно отдыхает в это время. Она замечает маленькую морщинку между его бровями, обычно свидетельствующую об утомлении.
— Я не устал. А может, и да, но я не хочу спать.
Она опускается возле его кресла на низкую оградку и берет его за руку.
— Не надо волноваться, Джон. Тебе не о чем больше беспокоиться, не о чем.
— У Лайтоулера все в порядке, он устроился?
Элизабет не глупа и понимает, что именно мешает дневному отдыху Дауни.
— Сам он, похоже, удовлетворен, — говорит она медленно. — Однако я совсем не уверена в том, что он подходит нашему дому. Конечно, я знаю, что он поможет мне управляться с делами, но ему не заменить Мегс. Он не способен на это; он вообще не представляет того, что требуется здесь, не понимает нужд дома.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, дом должен быть… — Почитаем, говорит ее ум. — Ухожен, — говорит ее голос. — Он нуждается в постоянной заботе, кто-то должен менять цветы, задергивать занавески, вынимать почту, ставить книжки на место.
— Ну, в этом-то виноват я. У меня вечно не оказывается под рукой нужной книги, а возвращаться в библиотеку утомительно. Поэтому приходится оставлять по нескольку томов в каждой комнате… Тебя это не раздражает? — Нотка беспокойства слышится в его голосе.
Она улыбается.
— Конечно, нет, дорогой. Это и твой дом. Книги меня не волнуют. Дело совсем в другом…
— Выходит, он далеко не идеальный гость?
— Мне не в чем укорить его. Просто он здесь не на месте. — Она смотрит ему прямо в глаза. — Сейчас его нет дома. Он отправился на целый день в город. А знаешь, Джон, мне кажется, что он тут ненадолго задержится.
Она видит, как светлеет его лицо, как исчезает угрюмость.
— Ладно, — говорит он порывисто, взяв ее за руку. — А теперь, может быть, полежим… не хочешь?
Уж это она просто должна ему.
— Что может быть лучше.
…
Они заходят слишком далеко. Это опасно и глупо… Он говорит ей, что все в порядке, что он чувствует себя отлично, и она верит ему. Потом, действительно, едва ли это занятие может принести какой-нибудь вред. Они продвигаются вместе, не сомневаясь, и незаметно переходят границу.
(Во всяком случае, говорит его внутренний голос, разве существует лучший конец?)
Ион выдерживает все до конца, а потом задыхается как рыба на берегу… сердце колотится, словно разрывая ребра, кровь грохочет в ушах, красный туман затмевает глаза.
Ужас в том, что Элизабет так испугалась. Со слезами она извлекает из-под кровати тяжелый цилиндр с кислородом и возится с краном. Руки ее прижимают маску к его рту, а нос жалостно подрагивает.
Похоже, потребовалась целая вечность, чтобы стих этот грохот, чтобы умолкли вздохи. Смертельно истощенный, он лежит в оцепенении, едва сохраняя сознание.
В комнате кто-то шевелится, раздаются негромкие звуки, и он постепенно приходит в себя. Он замечает, что она одета, а снаружи стемнело.
— Джон? — Она наклоняется над постелью, берет его за руку. — Доставлю тебя на несколько минут, надо позвонить доктору.
Говорить невозможно, и он лишь чуточку качает головой.
— Надо, Джон. Надо, чтобы тебя осмотрели.
Он нетерпеливо отталкивает маску. Едва слышный звук, шепот, ниточка жизни…
— Не надо… не надо никому говорить…
— Только доктору. Только Шоу, обещаю тебе.
У него нет права остановить ее. Он лежит, терзаясь, ненавидя свои мысли, ненавидя себя таким, каким он стал, ненавидя то, что он сделал с нею. Я сделал шлюху из моей жены, думает он. Я купил ее тело и виноват в этом. Он видит ее белое лицо… руки, которые все еще дрожат от страха за него.
Какой стыд.
…
В ту ночь — посреди неуютной паузы между сном и бодрствованием — сердце его останавливается.
Он чувствует боль в руке и груди, внезапный укол извлекает его из тяжелой дремоты. Он задыхается, погубленные легкие наконец сдали. Воздуха нет нигде.
Пульс молотит во всем теле, разрывает плоть сокрушительными тяжкими ударами. Одеревенев под натиском, он не в состоянии шевельнуться. Боль везде и повсюду; она не позволяет вернуться дыханию.
Чернота смыкается, смертельная чернота — страшней любой боли, страшней любого удара.
Дуновение духа растворяется в черной пустоте. Все пропало, все исчезло.
…
На спокойной высокой равнине, не принадлежащей ни времени, ни пространству, появляется создание. Не слышно ни звука — ни дыхания, ни движения. Оно лишь производит впечатление действия, исполненного воли и намерений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
