— В чем ключ к пониманию этой проблемы? — Верес пришел в себя и уже без волнения в голосе спросил, солидно, как ученый ученого.
Камчуг тоже посерьезнел.
— Все оказалось элементарно просто. Определенный пересмотр законов Бакса…
— Вы можете уже высказать свою мысль в конкретных формулировках? — нетерпеливо оборвал его Верес.
— Да, безусловно, — обиженно сказал Камчуг, а потом воскликнул:
— Я неделю трудился в лаборатории. Я работал. И я открыл эту тайну Вселенной!!!
— Простите, — спокойно произнес Верес. — Рассказывайте.
— Определенный пересмотр законов Бакса. Слушайте. Материя вечна. Но не вечны клетки, молекулы и все сообщества, которые ее образуют. Почему так? — спросил сам себя и тут же важно ответил: — Они не вечны потому, что седьмая коррелятивная алель постоянно воспроизводит фактор кадарин. В этом и состоит основная функция седьмой коррелятивной алели. Если выделить ее из состава клеток, они будут жить вечно, постоянно находя новые резервы в продукции тыловых субстратов. Клетка и организм смогут самообновляться вечно.
— Позвольте, но так называемая седьмая коррелятивная алель существует лишь в нашем воображении, гипотетично. Как вы можете утверждать… Как ее можно выделить, изъять из состава клеток?
— Вы не можете, а я могу, — усмехнулся Камчуг. — Я неделю не выходил из лаборатории! — снова закричал он на все кафе. — Работал! А вы тут опрокидываете в глотки эклектоны и боро! А я рабо-ота-ал! Если продуцировать вокруг клетки или всего организма гравитационное поле выше 27 геров, седьмая коррелятивная алель распадается на элементарные составляющие и выводится ренальными структурами.
— Но кто же сможет продуцировать поле такой интенсивности? Это пока недостижимо. Ни одна экспериментальная установка не создала такого…
— Я могу продуцировать такое поле, — резко перебил его биокибер. — Я еще не знаю, за счет чего мне это удастся, но уверен — смогу продуцировать такое поле. Не забывайте, что я биокибер.
Громкий разговор привлек внимание присутствующих.
К стойке, словно случайно, приблизились несколько человек. Они разговаривали друг с другом, но прислушивались к словам Камчуга. Его хорошо знали в Центре. Он был толковый биокибер, трудолюбивый.
— А теперь вы должны сказать, почему так угрюмы сегодня, — улыбнулся Вересу Камчуг. — Я рассказал о причине своего возбуждения. А что опечалило вас? — В словах Камчуга сквозила пренебрежительная ирония.
Верес простил биокиберу его тон, пристально посмотрел в глаза и сказал:
— Идемте со мной. Если вы и вправду можете генерировать гравитационное поле такой интенсивности, если правда, что это поле разрушает седьмую коррелятивную алель, и если действительно от этой алели зависит долголетие клеток — тогда идемте со мной. Вы сможете мне помочь. И, главное, сможете меня убедить.
Камчуг с Вересом, а за ними все окружающие их люди, пошли наружным виадуком к третьему экспериментальному корпусу.
Когда подошли к 16-й барореторте, органокомплекс № 17/8 был практически нежизнеспособным. На экране монитора записывалась прямая линия. Ни один датчик эманационного поля не реагировал на внутренние излучения.
Под куполом 16-й барореторты не было ни малейших признаков жизни.
Остановились, окружив небольшим полукругом прозрачный купол. Камчуг торжественно открыл тяжелую пластиковую дверь и подошел к манипуляционному столу.
Смотрел перед собой напряженно и взволнованно.
Глаза его выпучились, он стал не похож сам на себя. Дотронулся ладонью до скользкого субстрата и сделал движение, которое невозможно объяснить, вроде бы принял позу ники. Он дрожал от возбуждения. Потом произвел несколько причудливых пассов над органокомплексом, какие-то волшебные движения, лишенные для окружающих всякого смысла.
Перес и все остальные напряженно всматривались в зеленый зайчик, как и раньше писавший ровную прямую на экране. Ни один датчик не отметил самого малого проявления жизни. Но они продолжали верить. Разве можно было не поверить его словам, его восторженному взгляду, излучавшему волны великого озарения?
Прошли минута, вторая, показавшиеся вечностью. Но ничто не изменилось. А сам биокибер Камчуг, тоже всматривавшийся сквозь купол барореторты в экран монитора, вдруг вздрогнул, глаза его потухли, а сам он сник, съежился. Он первым понял, что ничего не вышло.
Медленно, как раненый или смертельно больной уродливый центурианский дилиак, он вышел из барореторты ко всем, ожидавшим его. Тихо произнес:
— Простите. Я просто заработался в лаборатории. Я переутомился. Простите. Мне нужно хоть немного отдохнуть. Пожалуйста, не отдавайте меня на демонтаж. Я отдохну, и все будет хорошо.
КОЛЕСО
«…Может быть, мне это только представляется. Бред? Возможно. Я сам ничего не видел. Таким мне все рисует мое воображение. И я сам себе не верю. Не хочу верить…»
Был третий час ночи. Двадцать минут на часах Николая, но они у него постоянно спешили. В ту ночь он никак не мог заснуть. Лежал в тягостной полудреме с закрытыми глазами, что-то мучило его, тревожило, пугало. И вдруг — вспышка! Яркая кроваво-красная вспышка! Он увидел ее через закрытые веки. И тотчас — словно током ударило. Первое, что подумалось — смерть. Смерть пришла. Кровоизлияние в мозг? Остановка сердца? Почему? Он открыл глаза и увидел, что кабинет заполнен мягким фосфоресцирующим светом.
Он лежал лицом к окну, а за окном туман — густой-густой туман, как сплошное молоко, ярко освещенный изнутри, — переливался необыкновенными радужными отблесками.
Николай мгновенно вскочил, бросился к окну и прислонился к холодному стеклу, всматриваясь в жуткую белую бездну, ничего не мог понять. Что это? Что стряслось? Это сон или реальность? И вдруг послышались приглушенные звуки… Раскаты грома? Взрыва? За окном рокотало, гремело, словно доносилась далекая канонада или шла колонна танков. Танки? Канонада? Война!!! Так подумалось Николаю, и он испуганно замер.
Война… За окном слегка клубился непроглядный туман. И громкое эхо далекого взрыва… Но… Все было спокойно — не рушились стены, не обваливался потолок…
Он кинулся к радиоприемнику и включил его, пытался все делать побыстрее, но было такое ощущение, будто он застыл в пространстве, завяз в чем-то густом и липком. Было трудно двигаться и даже дышать.
Наконец радиоприемник отозвался знакомым голосом, но слов Николай не мог разобрать, просто был не способен воспринимать их смысл, слышал лишь привычный спокойный тембр голоса диктора, знакомые умиротворяющие интонации. А потом началась классическая музыка, величественная, торжественная, кажется, Бетховен. Но Николай не был уверен, что это именно Бетховен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
