— Да, пожалуй, нет, — отозвался он, потому что этикет не позволял ответить на подобный вопрос утвердительно. — Присаживайтесь, мои любезные друзья. Надеюсь, этим вечером вы не скучаете.
— Ничуть, — глубоким хрипловатым голосом ответила женщина. Беатриче Камбьянико никогда в жизни нельзя было бы назвать красивой или даже симпатичной; у нее было слишком вытянутое лицо, кожа испещрена оспинками, губы узкие, крючковатый нос, — но вместе со всем этим каждая ее черточка была столь оригинальна, что она поневоле привлекала к себе внимание, и понемногу, общаясь с нею, собеседник совершенно забывал свое первое негативное впечатление.
— Хотя, пожалуй, я понимаю, отчего вы уединились здесь, поодаль от остальных, — чуть недовольно взглянув на жену, добавил Витале Камбьянико. — Эти светские разговоры кого угодно утомят.
— Ну что ты, — она надула губы. — Такие интересные новости! Вы слышали, Орсо? Говорят, на днях должен из Вакии прибыть двоюродный брат Теодато Дандоло! По слухам, еще их родители разругались насмерть и не общались много лет, но этот Моро, кажется, намерен восстановить родственные отношения.
— Тьфу, — немного рассердился ее муж, — и это ее интересные новости. Женщины! Лучше бы эти люди обсуждали последний опубликованный труд господина Контарини, но нет, их волнуют какие-то там самонадеянные юнцы.
— Господин Контарини написал новую книгу? — спросил Кандиано; действительно, ни Теодато Дандоло (короткий укол зависти: Дандоло был одним из вычислителей), ни какой-то там Моро его не интересовали. — Я еще не имел возможности прочесть ее.
— О, если хотите, я вам принесу свой экземпляр. Мне кажется, мысли, которые он высказывает в своем труде, просто неоценимы, — важно ответствовал Витале Камбьянико, большой любитель философских трактатов, — не говоря уже о том, что они беспрецедентны! Никто до господина Контарини, кажется, не задумывался о таких вещах. Вот скажите, Орсо, что вы думаете о наших отношениях с бездушными?
— …А что? — удивился тот. — Мне кажется, я думаю то же, что и все… никогда раньше не обращал внимания на эту тему. Предки бездушных принесли благородную жертву, позволив нашей цивилизации развиваться, и мы обязаны уважать их за это.
— Да, но это не все, — светлые глаза Камбьянико блеснули. — Положим, предки нынешних бездушных действительно сделали свой выбор, и мы обязаны их уважать, но современные нам с вами бездушные? Спрашивал ли их кто-нибудь, хотят ли они жертвовать собой ради нас?
— …Странный вопрос, — Орсо Кандиано поднял седоватую бровь.
— Вот в этом и дело, — невпопад добавил Камбьянико. — За них уже все было решено. Но вы сходите как-нибудь в жилой квартал закованных, Орсо: посмотрите, в какой чудовищной нищете они живут. Как они страдают! Неужели они в самом деле должны страдать?
— А вы сами там были?
Камбьянико это сбило с толку: очевидным образом, ответ был отрицательный.
— Нет, но мы с женой принимаем меры, — наконец нашелся он. — Мы мечтаем организовать общество, целью которого было бы помогать бездушным и особенно закованным. Ведь это по-человечески, не правда ли? Сострадание — то, что отличает нас от машин.
— Я не уверен, что бездушные оценят ваши старания, — прохладно заметил Орсо Кандиано. — Впрочем, если вы действительно желаете попробовать, я бы на вашем месте поговорил сначала с кем-нибудь из управляющих; только они в полной мере понимают этих людей, они точно знают, каковы чаяния и надежды бездушных.
— Да, конечно, вне всякого сомнения, вы правы, Орсо. Так я занесу вам на днях книгу?
— Почему бы нет, если она вам не нужна, — согласился он.
Супруги пожелали ему доброго вечера и оставили его; Кандиано продолжил сидеть в одиночестве, снова оперевшись локтем о ручку кресла. «Этот Камбьянико, — думал он, — непроходимо глуп. Из тех, кто любит кричать во всю глотку и ничего не делать. Что он знает о бездушных? Ничего. Другое дело господин Контарини, возможно, болван попросту неправильно понял его философские построения».
* * *
Молочное сияние заливало мир. Под ногами была твердая металлическая поверхность; всюду, куда ни посмотри, — облака…
«Я на крыше. Все как и должно быть».
Одной рукою он держался за серебристый поручень, уходивший в туман, он знал, что поручень должен быть холодным, но холода не ощущал. В ушах отчаянно свистел ветер. Облака окутали город, так что не видно было ничего, кроме пробивающих сливочную поверхность шпилей. Где-то далеко мерцал красный огонек.
Он стоял, потому что никуда не нужно было спешить; он не представлял себе, что можно делать что-то еще, только стоять и смотреть на эти облака, столпившиеся вокруг него. За исключением ветра, все оставалось неподвижным. Само время остановилось.
Как он оказался на этой крыше, наконец, что это за город, — он не помнил, но и это было неважно, он просто дышал полной грудью и чувствовал себя свободным.
Свобода…
Он помнил, что он должен опасаться за свою свободу, но почему — не знал, все расплывалось в дымке. Никто не мог настичь его, пока он здесь, и он оставался, и ветер трепал его куртку, волосы, напрасно пытался сбить его с ног.
— Время, — произнес знакомый голос. — Словно песок между пальцами, оно неумолимо ускользает, и никакими усилиями не сдержать его. Ты знаешь, почему?
— Нет, — отозвался Леарза. — Время не касается меня.
— Верно. Ты хватаешься за любые знания, какие только можешь добыть. Но ты боишься времени и избегаешь его, даже вопросов о нем. Ты поступаешь, как трус. Обернись и посмотри мне в глаза.
Он медленно повернулся.
Рядом с ним, совсем близко, стоял другой человек. Ветер точно так же вздыбил на нем кожаный плащ, рвал его длинные волосы; ноги этого человека утопали в тумане, светло-карие, почти желтые глаза в упор смотрели на Леарзу.
— Проклятый ублюдок, — выдохнул китаб. — Оставь меня в покое, убирайся! Какого черта ты преследуешь меня? Я не хочу даже вспоминать о тебе. Ты мертв! Ты мертв!
— Мне некуда идти, — повторил Эль Кинди.
— Так исчезни, растворись!
— Я не могу. Я — часть тебя. Ты можешь бесконечно убегать от собственной тени. Прими это, как полагается мужчине, и не скули, будто побитый щенок.
Леарза осекся и склонил голову, тяжело дыша. В чем-то этот мерзавец был прав; он понимал, что принять это, как мужчина — означает…
— Ты и этого боишься, — снисходительно добавил Эль Кинди. — Ведь никто не знает, что ожидает тебя там.
— А ты? — Леарза поднял взгляд на него и криво усмехнулся. — Ты же умер! Что ждало тебя там, Эль Кинди?
— Я не знаю, — бесстрастно отозвался тот. — Ведь я — не то же самое, что человек, живший тысячи лет назад. Я лишь его кровь в твоих жилах.
Я, в отличие от него, так никогда и не перешагнул этой черты.
Он остался стоять, навалившись спиною на поручень крыши, и туман обволакивал его. Страха в груди не было, только бесконечная усталость. Ничего нельзя было изменить… ничего.
— Что это за место? — хрипло спросил Леарза.
— Это твое собственное сознание, — был ответ. — Долгое время эта часть его была наглухо закрыта от тебя самого. Но время уходит, и наконец оно раскрывается.
— Пока что я только вижу тебя во снах, — сказал он. — Скоро начну слышать и наяву, так? Как Острон и остальные. А потом…
— Но я не Асвад.
— Откуда мне знать, кто ты на самом деле!
Эль Кинди тихо, сипло рассмеялся.
— Ты никогда не был идиотом.
— Они считают, что это лишь особенность головного мозга, — пробормотал Леарза. — Что все дело в его устройстве. Быть может, когда-нибудь они научатся удалять эту проклятую часть, из-за которой я вижу тебя. Сделают мне лоботомию…
— Это все равно, что умереть.
Он отмахнулся.
— Перестань стоять на месте, — сказал Эль Кинди. — Возьми себя в руки. Хоть раз задайся вопросом о том, что такое время.
— Да для чего мне это? Я не имею к нему никакого отношения! И ты проваливайся к черту!
— Ты имеешь ко времени самое прямое отношение, Леарза. Или ты забыл, кто ты?
— Проклятый неудачник.
— Время неравномерно. Оно истинно только в одном-единственном моменте: сейчас. Прошлое уже утрачивает свою истинность, становится иллюзией. Будущее еще не наступило и может быть изменено.
— Разве? — оскалился Леарза. — Очень тебе удалось изменить его, а?
— Я пытался. То, что я не смог, лишь означает, что я был слаб.
— Уж если ты был слаб…
— Были и сильней меня, — возразил Эль Кинди. — К сожалению, наш Дар всегда был самым… тяжелым бременем. Многие сходили с ума, не в состоянии справиться с видениями.
Леарза промолчал. Время стояло на месте; единственный истинный момент…
— Человечество насажено на иглу времени, — добавил Эль Кинди, оглядываясь на облачное море позади себя. — И не может слезть с нее. Но такие, как мы…
