Я смирился и больше не предпринимал никаких попыток. Да и тема эта вскоре перестала меня интересовать.
Через полгода вдруг позвонил тот же самый знакомый из исправительной системы.
– Приходите к двенадцати... Только без вопросов, – сразу предупредил он.
На проходной я показал документы, ответил на привычные вопросы, имею ли при себе оружие и прочее, аккуратно защелкнул за собой последнюю дверь и вошел во двор следственного изолятора. Кабинет находился в административной части. Увидев меня на пороге, знакомый приветливо кивнул и показал на свободный стул. Здесь же сидели еще два офицера званием помладше и грузный старик с багровым лицом и остатками седых волос на крупной лысине. Закончив разговор, хозяин кабинета отпустил офицеров и внимательно глянул на меня. В глазах его прыгали веселые бесенята.
– Как жизнь? – спросил он меня.
– Помаленьку.
– Хочу предложить тебе футурологическую тему из реалий нашей жизни: что будет, когда заключенным нечего будет кушать. Исходные данные я тебе дам: сколько миллионов рублей мы задолжали хлебозаводу, сколько за воду, электричество. И что будет, если нас перестанут финансировать – а дело к этому идет, отключат воду, свет... Каково?
– Да об этом уже писано-переписано. Вот если бы представить, что отчаявшиеся от безденежья контролеры за плату стали оптом выпускать в город зэков, скажем, на заработки – вот это было бы уже поинтересней.
Старик, сидевший напротив меня, усмехнулся.
А я, чтобы прощупать его, аккуратно перевел разговор в плоскость всеобщего бардака, который начался с приходом демократов. Захотелось выяснить, что это за человек.
Он же, непослушными пальцами вытащив из пачки «Примы» сигарету, заметил хрипловатым голосом:
– Это не бардак, молодой человек! Это величайшее преступление! Когда половину страны разворовали, а другую продали – это не просто беспорядок, это организованное уничтожение нашей Родины.
– Вот только судить их никто уже не сможет! – поддержал я его строгую не мысль – формулу.
– Кого судить? Верхушка воры, а остальные внизу подворовывают. Их-то и сажают. Вон, Петрович говорит, скоро зэков кормить будет нечем. А они говорят, мы голодовки не объявляли! И я не объявлял! А мне пенсию такую платят, что впору на паперть идти. А у меня мать парализованная, в маразме, жена... И скажи, журналист, как мне их кормить? Вот такие дела!
Петрович, не вмешиваясь, слушал наш разговор, поглядывая то на меня, то на старика.
Старик потушил окурок, это удалось ему с третьей или четвертой попытки, бросил взгляд из-под кустистых бровей.
– Значит, интерес у вас есть к исполнению исключительной меры наказания? – неожиданно спросил он.
А я и думать забыл о своей старой задумке. Значит, щупали меня.
– Есть, – ответил я, стараясь сдержать поспешные вопросы.
– А зачем? Жареная тема?
И действительно – зачем? В попытках узнать запретное я так и не задавался вопросом: для чего вообще нужно говорить о запредельном – о том, как «убивает государство».
Ответил примерно так:
– Чтоб знали, что все это с преступниками происходит на самом деле, что казнь не заменяют на урановые рудники, чтоб знали, что от наказания не уйти...
– Ну, что, вас оставить? – спросил Петрович.
– Зачем? – Старик поднялся и оказался еще выше ростом, чем я предполагал. – Мы пойдем на волю. Прогуляемся. Весна на дворе... Вы не против, молодой человек?
Я согласился. В тюрьме не надышишься...
– Я люблю гулять по городу просто так, ничего не делая и никуда не спеша, – заметил мой новый собеседник, когда мы вышли за железные ворота. – Когда служил в СИЗО, всегда после работы хоть полчаса, но бродил на воздухе.
– И часто приходилось выполнять эту миссию? – не удержался я от вопроса.
– Ну, не каждый же день... Иной раз на несколько месяцев перерыв, а потом сразу двоих подряд. Раньше ведь много статей было под вышку...
– И за экономические преступления, – заметил я. – Сейчас «теневики» в миллиардерах ходят, уважаемые граждане, в депутаты их выдвигают. Скажите, вы не сожалеете, что были расстреляны люди, которые обвинялись только лишь в расхищении социалистической собственности?
Я задал вопрос и спохватился.
Но мой собеседник и не думал замыкаться или сердиться.
– Я тогда считал и сейчас так считаю, что очищал наше общество от подонков. Санитаром работал, ясно? И мне все равно было, кто он – убийца, насильник или вор, который грабил народ. Рука не дрожала.
– Ну вы хоть знали, кого расстреливали?
– Конечно. По закону я имел право на предварительное ознакомление с делом.
– А потом лоб – зеленкой?..
– Да не лоб... Как было: приходила правительственная телеграмма, там, значит, выписка. Такому-то отказано в прошении о помиловании. Тогда, кажется, Президиум Верховного Совета этим занимался. И приходили в камеру и сообщали... Просто, без всяких церемоний: «Собирайся, гад, в расход тебя пускаем!» Шучу, конечно... Надевали наручники за спину, иногда брили.
– И они как – вырывались, кричали?
– Это общее заблуждение... Из сотни, насколько я знаю и от других слышал, – один-два человека что-то там из себя строят. Блатной «король» какой-нибудь, авторитет, мог повыпендриваться. А так – идут как бараны под нож. Кто-то блюет, кто в штаны обмочится или похуже... Бывает, под руки приходится тащить – ноги отказывают. Многие плачут...
– Пощады просят?
– Все молча... Это шок. Представь, утром встал, съел завтрак. Каждый ведь надеется, что его помилуют. И в постоянном напряжении. А тут приходят без предупреждения, обыскивают, заламывают руки, и вот жить тебе осталось всего несколько минут. Ноги ватные, двое по бокам, тащат по коридору, потом через башню, ступени вниз. Черным цветом были выкрашены, как помню. И кафель по стене – тоже черный с темно-красной полосой. Грамотно сделано, чтоб настраивало на траурный лад. Наш начальник тюрьмы – мой собеседник назвал фамилию – называл это траурной эстетикой. И на ступеньках, помню, тоже заставил две красные каемки нанести... А дальше дверь черная, железная. За ней три помещения. Третье без окон – глухое. Там короб стоял – пулеулавливатель. Все входим туда – я, начальник тюрьмы, как положено, прокурор по надзору, врач, ну и конвой... Ставим его на колени – он даже не сопротивляется. Выстрел производится в затылок – из штатного оружия – пистолета Макарова. Потом врач констатирует смерть, пишут акт. Труп пакуют в целлофановый мешок и выносят. Тут же в соседнем помещении гараж на одну машину – микроавтобус, «УАЗ» с синим спецсигналом. Без права досмотра в пути. Сделает пару ложных кругов по территории, чтоб никто из любопытствующих не прознал про «спецгруз», – и в городской крематорий. Тело выдавать запрещено.
– А потом?
– Как положено, кто-то из конвоя смоет из шланга кровь, там сток в центре помещения. Сам помоешься в душе, там же, в первой комнате. От гадости всей этой отделаться... Потом наверху стол накрывают. Обедаем вчетвером – начальник тюрьмы, врач, я и прокурор. Естественно, водка стоит. Пей сколько душа просит.
– Ваши коллеги не знали, что вы исполняете приговоры?
– Нет. С этим очень строго. Может, кто и догадывался. Я обычным контролером был.
– А жена?
– Однажды я рассказал ей об этом. Как восприняла? Нормально. Старая закалка.
– А деньги за это платили?
– Премии выплачивали. А то кто бы согласился? Иногда на исполнение из других мест приезжали. Но я в лицо никого не видел...
– Тяжело стрелять в человека?
– В преступника... – сразу поправил он. После паузы добавил: – Первый раз было не по себе. Но я сказал себе: «Это убийца и мразь. А ты ему должен отомстить за тех, кого он убил...»
– А было кого-то жаль убивать?
– Не было. И больше об этом лучше не спрашивайте... Меня зэки в тюрьме боялись и уважали. Я любого мог обломать. Это сейчас у меня не то здоровье... Один, помню, решил донять. Повесился на ручке, точнее, сам на коленях, в сторону откинулся. Я взял за эту веревку, приподнял его над полом, он потрепыхался, я опустил. «Следы есть на шее, – говорю, – вот это по-настоящему вешался. Еще хочешь?» – «Нет!»
– А вы за отмену смертной казни?
– Какая может быть отмена? Ты спроси у самих осужденных – они все тебе скажут, что нужна смертная казнь – как сдерживающая мера для всяких отмороженных, как сейчас говорят. Вон, в Италии отменили смертную казнь, сколько у них следователей, прокуроров после этого постреляли. И этого, Альдо Моро... На Западе, может, и созрели, а у нас, в России, еще рано. Я вон нынешнему начальнику тюрьмы сказал: поторопились там склад сделать. По нашим лихим временам еще все вернется...
