Славянофилы, разумеется, сказали новое слово, даже такое, которое, может быть, и избранными-то не совсем еще разжевано. Но какая-то удивительная аристократическая сытость при решении общественных вопросов.
79. И. С. Тургеневу
6 (18) октября 1863. Турин
Турин, 18 октября / 63.
Любезнейший и многоуважаемый Иван Сергеевич, я всё рыскал, был в Неаполе и завтра еду из Турина прямо в Россию. Несмотря на мои расчеты, я никаким образом не мог решить: как мне послать к Вам за «Призраками»? Во всех местах останавливался я на короткое время, и так случилось, что, выезжая из одного места, я почти еще накануне обыкновенно не знал, куда именно поеду завтра. Все эти разъезды, по одному обстоятельству, отчасти не зависели от моей воли, а я зависел от обстоятельств.* Вот почему и никак не мог рассчитать, куда Вам дать адресс, чтоб Вы могли мне прислать «Призраки».* Я от брата еще в Неаполе получил письмо, в котором он писал мне, что надежды на разрешение издавать «Время» у него большие и что на днях это дело решится. Теперь уже может быть решено, и я сам думаю, по некоторым данным и отзывам, что «Время» будет существовать. Так как решение последует в октябре, то в ноябре брат непременно хочет выдать ноябрьскую книгу.* Не получавшим же шесть месяцев ничего мы выдадим на будущий год шесть книг даром.
Пишу Вам откровенно: Ваша повесть и именно в ноябрьском номере для нас колоссально много значит. И потому, если желаете нам сделать огромное одолжение, то вышлите по возможности немедленно «Призраки» в Петербург. Я к тому времени уже буду в Петербурге. Но так как квартиры я теперь в Петербурге еще не имею, то адресуйте на имя брата, а именно:
На углу Малой Мещанской и Столярного переулка, дом Евреинова, Михаил Михайлович Достоевский.
Сделайте одолжение, при этом напишите мне хоть две строчки. Мне страшно досадно. Я еще в Петербурге решил быть в Бадене (но не за тем, за чем я приезжал), а чтоб видеть<ся> и говорить с Вами. И знаете что: мне многое надо было сказать Вам и выслушать от Вас. Да у нас как-то это не вышло. А сверх того, вышел проклятый «мятеж страстей».* Если б я не надеялся сделать что-нибудь поумнее в будущем, то, право, теперь было бы очень стыдно. А впрочем, что ж? Неужели у себя прошения просить?
В Петербурге ждет меня тяжелая работа. Я хоть и поправился здоровьем чрезвычайно, но знаю наверно, что через 2–3 месяца всё это здоровье разрушится. Но нечего делать. Я еще ничего не знаю, как всё это будет. Журнал надо будет создавать почти вновь. Надо сделать его современнее, интереснее и в то же время уважать литературу — задачи, которые несовместимы по убеждениям многих петербургских мыслителей.* Но с начинающимся презрением к литературе мы намерены горячо бороться. Авось не отстанем. Поддержите же нас, пожалуйста, будьте с нами. Я мое здоровье несу в журнал. Денег я получу мало, я знаю, едва литературный труд окупится (журнал в долгу), а я все-таки остаюсь в Петербурге, где мне докторами запрещено теперь жить и где я сам вижу, что нельзя мне теперь жить.
Да вот что еще: пожалуйста, будем от времени до времени переписываться. От всего сердца говорю Вам это.
До свидания, крепко жму Вам руку.
Ваш Ф. Достоевский.
О путешествии ничего Вам не пишу. Рим и Неаполь сильно меня поразили. Я первый раз там был. Но, знаете, невозможно оставаться дольше одному, и мне ужасно хочется в Петербург.
Напишите, очень прошу Вас, сколько Вам выслать за «Призраки»? Я сообщу это брату. Разумеется, всё, что Вы назначите, будет выполнено.
80. M. M. Достоевскому*
19 ноября 1863. Москва
19 ноября / 63 года. Москва.
Я очень хорошо знаю, любезный брат, что у тебя хлопот и забот теперь по горло,* да что ж мне-то делать: столько навалилось забот и на меня, что и конца не вижу. Ты пишешь, что после 20-го приедешь в Москву. Когда же? После 25-го, разумеется. Если раньше, то мы можем разъехаться, потому что все-таки я надеюсь до 25-го быть в Петербурге.* А нам о многом и как можно скорее надо друг с другом переговорить. Главное, чтоб не обманывали обещаниями и действительно позволили бы поскорее «Правду».* Я признаюсь тебе, что не очень в отчаянии, что совершенно нельзя воскресить «Время». «Правда» может произвести такой же эффект, если не больше, разумеется при благоприятных обстоятельствах, это главное. Что же касается до названия «Правда», то, по-моему, оно превосходно, удивительно и можно чести приписать выдумку названия. Это прямо в точку. И мысль наиболее подходящую заключает, и к обстоятельствам идет, а главное, в нем есть некоторая наивность, вера, которая именно как раз к духу и к направлению нашему, потому что наш журнал («Время») был всё время до крайности наивен и, черт знает, может быть, и взял наивностью и верой. Одним словом, название превосходное. Обертку можно ту же, как и у «Времени», чтобы напоминало собою «Время», раздел в журнале один, как в «Revue des deux Mondes», а в объявлении о журнале, на 1-й строчке, в начале фразы напечатать что-нибудь вроде: «Время требует правды… вызывает на свет правду» и т. д., так чтоб ясно было, что это намек, что «Время» и «Правда» — одно и то же. За одно боюсь, за объявление. Друг мой, тут нужно не искусство даже, не ум, а просто вдохновение. Самое первое — избежать рутины, так свойственной в этих случаях всем разумным и талантливым людям. Напишут умно, кажется, ни к чему нельзя подкопаться, а выходит вяло, плачевно и, главное, похоже на все другие объявления. Оригинальность и приличная, то есть натуральная, эксцентричность — теперь для нас первое дело. Пишешь, что уже сел писать объявление. Знаешь, какая моя идея? Написать лаконически, отрывочно, гордо, даже не усиливаясь делать ни единого намека, — одним словом, выказать полнейшую самоуверенность. Само объявление (о духе журнала и проч.) должно состоять из 4-х-5-ти строк. А там расчет с подписчиками тоже крайне лаконический. Надобно поразить благородной самоуверенностью. Александру Павловичу не понравилось название «Правда». Но ведь это страшный рутинер, и даже добрый знак, что не понравилось. Эти господа сначала завопят: не так, нехорошо, а потом вдруг, смотришь, все разом и начинают пощелкивать языком: хорошо, дескать, прекрасно. Это жрецы минутного. Что Страхову и Разину понравилось — это я понимаю. Люди с толком и, главное, с некоторым чутьем. Но остальные (может быть, и Милюков в том числе) должны забраковать. Кстати, ты ничего не пишешь о Милюкове — верно, и этот раз то же, что и прежде. Молодец! Вот люди-то!
Говорил о деньгах Александру Павловичу. Тот говорит, что не знает, как это сделать, и что это невозможно до раздела.* Я и сам думаю, что невозможно. Саша в счет не идет: тут как-то случайно сделалось. Ты знаешь или нет, что бабушка* неделю назад была в Петербурге и привезла Саше все остальные 8 тысяч руб.? Пожалуй, тебе и не сказали. Мое мнение: лучше как можно позже приезжай в Москву, в самом конце ноября; тут, может быть, и приедешь прямо к разделу. Да и не мешкать в Москву. Мы здесь нанимаем квартиру, и как только перееду, как только устроимся, — тотчас же я и в Петербург. Хлопоты не дают мне ровно ни капли времени писать. Припадков было у меня здесь уже два, из которых один (последний) сильный.
Другая фирма журнала («Правда») не будет иметь никакого влияния на передовую статью. Разбор Чернышевского романа и Писемского произвел бы большой эффект и, главное, подходил бы к делу. Две противоположные идеи и обеим по носу.* Значит, правда. Я думаю, что все эти три статьи (если только хоть 2 недели будет работы спокойной) я напишу.* Здесь я никого не видал, кроме Писемского, которого случайно вчера встретил на улице и который обратился ко мне с большим радушием. Вчера же вечером шла его «Горькая судьбина» в 1-й раз. Я не был. Об участи драмы не знаю. Он говорил, что Анг<лийский> клуб и вся помещичья партия собирает кабалу. Прихвастнул, должно быть.* Прощай, обнимаю тебя. Во всяком случае, скоро увидимся.
Твой Д(остоевский).
Кланяйся всем кому следует. О разделе наследства здесь ничего не знают, кроме того, что в конце ноября. А Алексей Куманин сдуру начал было формальное дело об уничтожении завещания, потому что дядя будто бы сделал его не в своем уме. Но его образумили, и теперь это дело втуне. Этот поступок Алексея, впрочем, величайший здесь секрет. Константина Константиновича (душеприказчика) хвалят.
