Когда Иван Петрович приступил к ужину, Вера Игнатьевна, сидя на стуле у стены, сказала:
— Сегодня у нас был диспут, а после диспута, представьте, меня премировали.
Тамара широко открыла глаза и забыла о своих страданиях. Иван Петрович спросил:
— Премировали? Интересно! Много дали?
— Отрез на платье.
Иван Петрович поставил по сторонам тарелки кулаки, вооруженные ножом и вилкой, и сказал, деловито и вкусно пережевывая мясо, постукивая черенком ножа по столу:
— Старомодная премия!
Тамара подошла к столу, полулегла на него, приблизила к матери живой, заинтересованный взгляд:
— Ты уже получила?
— Нет.. он там… там, в инпошиве.
— Так она уже есть? Материя уже есть?
Вера Игнатьевна кивнула головой и застенчиво посмотрела на дочь.
— А какая материя?
— Крепдешин.
— Крепдешин. А какого цвета?
— Я не видела… не знаю.
Головка Тамары со всеми принадлежностями: хорошенькими глазками, розовыми губками, милым, остреньким, широким у основания носиком — удобно расположилась на ладошках. Тамара внимательно рассматривала мать, как будто соображала, что получится, если мать нарядить в крепдешин. Ее глаза подольше остановились на колене матери, спустились вниз, к туфлям, снова поднялись к плечам.
— Будешь шить? — спросила Тамара, не приостанавливая исследования.
Вера Игнатьевна еще больше застыдилась и сказала тихо, с трудом:
— Да… думаю… моя юбка старенькая уж…
Тамара скользнула по матери последним взглядом, выпрямилась, заложила руки назад, посмотрела на лампочку.
— Интересно, какой цвет?
Иван Петрович придвинул к себе тарелку с сырниками и сказал:
— У нас давно не премируют вещами. Деньги во всех отношениях удобнее.
Полным голосом новое платье заговорило только на другой день. В обеденный перерыв в библиотеку пришел Андрей Климович и сказал:
— Ну, идем наряжаться.
Веселая, черноглазая Маруся набросилась на него с высоты верхней ступеньки лестнички:
— А вы чего пришли? Думаете, без вас не управимся?
— А я нарочно пришел. Идем с Верой Игнатьевной в инпошив.
Вера Игнатьевна выглянула из своей комнатки.
Андрей Климович показал головой на дверь.
— Да куда вы пойдете? Кто вас пустит? Это дамский инпошив. Без вас обойдемся.
Маруся спрыгнула с лестнички.
— Вам нельзя туда.
— Маруся, вот я вам два слова по секрету скажу. Вот идем сюда.
Они отошли к окну. Там Андрей Климович шептал, а Маруся смеялась и кричала:
— Ну да! А как же? Конечно! Да какой же это секрет?! Знаем без вас, давно знаем! Будьте спокойны! Не-ет! Нет, все понимаем.
Они возвратились от окна довольные друг другом, и Маруся сказала:
— Давайте сюда эту самую премию.
Андрей Климович отправился в самый дальний угол библиотеки. Его вторая сообщница, такая же веселая, только беленькая, Наташа, развевая полами халатика, бросилась за ним с криком:
— Под десятью замками! Сами не откроете!
Они возвратились оттуда с знаменитым свертком. Вера Игнатьевна за своим столом работала, обложившись счетами. Наташа внимательным, любовным движением отняла у нее перо и положила его на чернильницу, отодвинула в сторону счета и с милой девичьей торжественностью положила перед Верой Игнатьевной перевязанный ленточкой сверток. Двумя пальчиками она потянула кончики узелка, и через секунду голубая ленточка уже украшала ее плечи. И вот из конверта белой блестящей бумаги первым лучом сверкнул радостный, праздничный шелк.
— Вишневый! — закричала Наташа и молитвенно сложила руки. — Какая прелесть!
— Ну, что вы, вишневый! — смутилась Вера Игнатьевна. — Разве это можно?
Но Наташины руки уже подхватили благодарные волны материи и набросили их на грудь и плечи Веры Игнатьевны. Она с судорожным протестом уцепилась за Наташины пальцы и покраснела до самых корней волос.
Маруся пищала:
— Какая красота! Как вам идет! Какая вы прелесть! У вас такой цвет лица! Как это замечательно выбрано: вишневый крепдешин!
Девушки обступили Веру Игнатьевну и с искренним восторгом любовались и глубокой темно-красной волной шелка, и смущением Веры Игнатьевны, и своей дружеской радостью. Маруся тормошила за плечи Андрея Климовича:
— Это вы выбирали? Сами?
— Сам.
— Один?
— Один.
— И выбрали вишневый?
— Выбрал.
— Врете! Не может быть! Жену с собой водили.
— Зачем мне жена? Если я сам с малых лет, можно сказать, в этих шелках… можно сказать… купался… и вообще вырос.
— В каких щелках? Где это вы так выросли?
— А вот в этих самых креп… креп… кремдюшинах! Как же!
Андрей Климович разгладил усы и серьезно приосанился.
Маруся смотрела на него недоверчиво:
— Вы такой были… аристократ?
— А как же! Моя мать, бывало, как развесит одежду сушить… после стирки, прямо картина: шелка тебе кругом разные — вишневые, яблочные, абрикосовые!
— А-а! — закричала Маруся. — Сушить! Разве шелковую материю стирают?
— А разве не стирают?
— Не стирают!
— Ну в таком случае беру свои слова назад.
Девушки пищали и смеялись, снова прикидывали материю на плечи Веры Игнатьевны, потом на свои плечи и даже на плечи Андрея Климовича. Он держал прежнюю линию:
— Мне что? Я привычный!
В заводском инпошиве продолжались такие же торжества. Вокруг вопроса о фасонах разыгралась такая борьба, что Андрей Климович повертел головой, махнул рукой и ушел и только на крыльце сказал:
— Ну и народ же суматошный!
Вера Игнатьевна настаивала на самом простом фасоне:
— Это не годится для старухи.
У Наташи от таких слов захватило дыхание, и она снова тащила Веру Игнатьевну к зеркалу:
— Ну, пускай, пускай гладко! А все-таки здесь нужно немного выпустить.
Седой бывалый мастер кивал головой и подтверждал:
— Да, это будет лучше, это будет пышнее.
Вера Игнатьевна чувствовала себя так, как будто ее привели сюда играть с малыми детьми. Даже в далекой своей молодости она не помнила такого ажиотажа с шитьем платья, тем более сейчас ей казались неуместными все эти страсти. Но девиц остановить было невозможно. Разогнавшись на фасонах, они перешли к прическе и предлагали самые радикальные реформы в этой области. Потом пошли темы чулок, туфель, комбинаций. Наконец, Вера Игнатьевна прогнала их в библиотеку, воспользовавшись окончанием обеденного перерыва.
Наедине с мастером она твердо остановилась на простом фасоне, а мастер охотно подтвердил его наибольшую уместность. Сговорившись о сроке, она ушла на работу. По дороге с некоторым удивлением заметила в себе серьезную решимость сшить и носить красивое платье. Вместе с этим решительно возникал новой образ ее самой. Это была какая-то новая Вера Игнатьевна. В инпошиве в зеркале она увидела новую свою фигуру, украшенную вишневом, и новое лицо, им освещенное. Ее приятно поразило, что в этом новом не было ничего кричащего, ничего легкомысленно-кокетливого, ничего смешного. В темно-красных складках ее лицо действительно казалось более красивым, молодым и счастливым, но в то же время в нем было много достоинства и какой-то большой правды.
Подходя к дверям библиотеки, Вера Игнатьевна вспомнила речь писателя. Она глянула вниз на свои туфли. Не могло быть сомнений в том, что эта рвань может оскорблять не только ее, но и то дело, которому она служит.
Вера Игнатьевна возвращалась домой в состоянии непривычного покоя. Как и раньше, стоя в трамвае, она с любовью представляла себе лица Павлуши и Тамары, так же, как и раньше, любовалась ими, но теперь о них больше хотелось думать, и думалось без тревожной, мелочной заботы, они выступали в ее воображении скорее как интересные люди, чем как опекаемые.
Дома она застала тот же неубранный стол. Она бросила на него привычный взгляд, но привычное стремление немедленно приняться за уборку не возникало в ней так неоспоримо, как раньше. Она села в кресло у стола Тамары и почувствовала, как это приятно. Ей почти не приходилось отдыхать в этом кресле. Она откинула голову на спинку и погрузилась в пассивный легкий полусон, когда мысли не спят, но пробегают без дирижера свободной легкой толпой. Из спальни вышла Тамара.
— Ты и сегодня не была в институте? — спросила Вера Игнатьевна.
Тамара подвинулась к окну и сказала печально, глядя на улицу.
— Нет.
— Почему ты не ходишь в институт?
— Мне в чем ходить в институт,
— Тамарочка, но что же делать?
— Ты знаешь, что надо делать.
— Ты все о туфлях?
— О туфлях.
Тамара повернулась к матери и заговорила быстро и громко.
— Ты хочешь, чтобы я ходила в розовых туфлях и в коричневом платье? Ты хочешь, чтобы я смешила людей. Да? Ты этого хочешь? Так и говори прямо.
