А кроме того, процесс был еще и двухуровневый, и «внизу» и «на верхах» он протекал по-разному. «Наверху» в основном реализовывалась схема: сначала арест, потом исключение, и делалось это в порядке конкурентной борьбы и личных разборок. «Внизу» — наоборот: сначала исключение, а до ареста дело доходило далеко не всегда — как говорит французская поговорка, «молния не ударяет в долины». Ну и, естественно, шизофрения процветала. А процветающей шизофренией вовсю пользовались разнообразные враги режима, чтобы дестабилизировать обстановку, и просто веселые товарищи, как теперь говорят, «приколисты». Как, например, определить действия некоего Трегуба из славного города Киева, который с приятелями развлекался следующим образом: выступали на собраниях организаций, к которым не имели ни малейшего отношения, обвиняли людей, которых не знали, и во все инстанции писали доносы на кого попало.
«Я, например, выступал на собрании Станкостроя, — рассказывал он следователю, — указывая пальцами на сидевших на собрании коммунистов, и называл одних троцкистами, других бухаринцами, третьих вредителями, четвертым выражал политическое недоверие, других обвинял в связях с врагами и, наконец, написал список не менее чем на 15–20 человек. На заводе Станкострой я добился такого положения, что в парторганизации численностью в 80–85 человек находится под сомнением и расследованием не менее 60 коммунистов… Опасаясь клеветы, честные работники стали разбегаться с завода…
Мы с Ворожейкиным начали ходить на партсобрания других организаций с заранее подготовленными списками людей, которых мы намерены были обвинить в принадлежности к врагам. Мы неожиданно появлялись на собраниях парторганизаций, к которым не имели отношения, взбирались на трибуну без всякой очереди и, не зная людей совершенно, приклеивали ярлыки врагов народа коммунистам. Нас с Ворожейкиным уже все знали. При нашем появлении не только возникало смущение в собрании, но потихоньку члены партии, боясь, убегали из помещения, ибо часто бывало так, что к намеченным спискам прибавлялись фамилии, случайно пришедшие в голову уже на собрании. Таким образом, получаюсь, что парторганизации и так терроризированы своими местными псевдоразоблачителями, а наше появление… окончательно утверждало как бы правдивость их материалов…
Посылая списки в НКВД, я делал это так, чтобы всем было известно о посылке мною в НКВД целого списка» [Цит. по: Роговин В. Партия расстрелянных. М. 1997. С. 18–19.].
Впрочем, развлекались ребята недолго. К началу зимы Трегуб с друзьями был уже арестован за клевету, и если ему не припаяли еще и контрреволюционные цели, то я уже совсем ничего не понимаю в том времени. Кстати, он, его товарищи и их подельники по всему Союзу тоже вошли в число «репрессированных партийцев»…
За 1937 год из партии было исключено около 100 тысяч человек (в первом полугодии 24 тыс. и во втором — 76 тыс.). В райкомах и обкомах скопилось около 65 тысяч апелляций, которые некому и некогда было рассматривать, поскольку партия занималась процессом обличения и исключения. На январском пленуме ЦК 1938 года Маленков, делавший доклад по этому вопросу, говорил, что в некоторых областях Комиссия партийного контроля восстановила от 40 до 75 % исключенных.
Примеры — все те же, уже до боли знакомые. «Кущев был исключен и лишен работы за то, что на занятиях политкружка после правильных ответов на три вопроса о возможности построить "полный социализм" и "полный коммунизм" в одной стране на четвертый вопрос: "А окончательно коммунизм построим?" ответил: "Окончательно вряд ли построим без мировой революции. Впрочем, посмотрю в "Вопросах ленинизма", что по этому поводу говорит товарищ Сталин". Вслед за Кущевым была снята с работы по обвинению в связи с ним его жена… На одном из предприятий Курской области председатель заводского профкома была исключена из партии и арестована только потому, что беспартийный рабочий, подготовленный ею к выступлению на предвыборном собрании, сбился в своей речи и забыл назвать фамилию кандидата в депутаты Верховного Совета. В другом районе работница, вызванная в НКВД по делу "одной арестованной троцкистки", сообщила об этом начальнику спецчасти предприятия, в результате чего была снята с работы за "связь с троцкистами", а муж ее сестры — уволен за то, что "не сообщил о связях своей жены с троцкистами"» [Роговин В. Партия расстрелянных. М, 1997. С. 19–20.]. Исключали по одной расплывчатой анонимке, по выкрику на собрании, исключали просто так… Пленум объявил виновными местных аппаратчиков, как оно на самом деле и было. Киев — не какой-нибудь там Козлоурюпинск, так вот: в Киеве первый секретарь горкома встречавшихся ему коммунистов приветствовал вопросом: «А вы написали на кого-нибудь заявление?»
Косиор на том же пленуме говорил: «У нас на местах бывает так: вот, скажем, пустили слух насчет предстоящего ареста того или другого члена партии, ибо он был близко связан с арестованными. В организации рассуждали так: прежде чем его арестуют, мы должны исключить его из партии, потому что когда его арестуют, то нас спросят, где вы были, почему проглядели?»
Но все бледнеет перед тем, что творилось в Куйбышевской области…
«Жертва режима»
В результате этой чудовищной фальсификации подобных «дел», в результате того, что верили различным клеветническим «показаниям» и вынужденным оговорам себя и других, погибли многие тысячи честных, ни в чем не повинных коммунистов. Таким же образом были сфабрикованы «дела» на видных партийных и государственных деятелей — Косиора, Чубаря, Постышева, Косарева и других.
Из доклада Н. С. Хрущева «О культе личности и его последствиях»
Первый секретарь Куйбышевского обкома Постышев к чисткам привык. В 1933 году он чистил Украину от националистов, после чего так и остался там, став первым секретарем Киевского обкома и секретарем ЦК. В начале 1937 года его сняли за то, что плохо боролся с троцкистами, и перевели в Куйбышев. В августе к нему приехал Андреев и сказал, что у Постышева нет борьбы с врагами.
И покатилось…
Второй секретарь обкома Игнатов на пленуме рассказывал, что было потом: «Тогда стиль появился другой, что везде и всюду начал кричать, что нет порядочных людей… что везде и всюду враги… Две недели все секретари городских райкомов и весь аппарат райкомов в городе Куйбышеве бегали с лупами. Постышев берет лупу, вызывает к себе представителя райкома и начинает рассматривать тетради, все тетради у нас оборвали, на обложках находили фашистскую свастику и дошли до того, что на печеньях есть олени — фашистские значки, на конфетах карамель — там цветок, это тоже фашистский значок» [Сталинское политбюро в 30-е годы. М… 1995. С. 164.].
