На фоне полного разложения вооруженной силы резко увеличилась численность аппаратчиков. В одном только Военном министерстве количество бюрократов увеличилось более чем в три раза. Министр финансов Некрасов был вынужден заявить на государственном совещании в Москве, что «ни один период российской истории, ни одно царское правительство не было столь щедро в своих расходах, как правительство революционной России». Ну, это понять легко, если вспомнить, что щедрые господа через совсем небольшой промежуток времени окажутся кто в Париже и Берлине, а кто и Нью-Йорке. Там ведь надо жить на что-то, вот и подчищали казну, кто как мог.
Одновременно с распадом армии начался и территориальный распад страны. Так обычно все и начинается. Сначала люди должны почувствовать собственное отличие от других, своих соседей. Когда они это ощутили это в достаточной степени, очень легко будет развалить многонациональную русскую армию на многочисленные национальные войска и стравить их между собой. Огромная Российская империя тогда распадется на многочисленные национальные государства, друг другу, и особенно России, враждебные. Это нашим «союзникам» и нужно, так оно и будет. Лондон и Париж будут наперегонки признавать «молодые» государства, упорно не признавая русских правительств, ведущих борьбу с большевиками.
Весь этот ужас начался при Временном правительстве, а при большевиках лишь достиг своего логического развития. Польша и Финляндия потребовали независимости. Независимость первой Временное правительство согласилось признать после войны, второй отказало в самоопределении и финнов отпустит на волю уже Ленин. К сентябрю накалилась обстановка в Туркестане, да так, что для восстановления порядка пришлось применить силу. Обострившийся вопрос с Черноморским флотом, начался еще в марте 17-го года, когда на Украине ряд политических партий и организаций созвал Центральную Раду. В мае она решила добиваться от Временного правительства немедленного провозглашения принципа национально-территориальной автономии Украины. Предполагалось, что в ее состав должны были войти восемь украинских губерний, а также территории южного берега Крыма, некоторых уездов Курской, Воронежской, Бессарабской губерний, Донской области и Кубани с преимущественно украинским населением.
Признаки будущей катастрофы были уже налицо. Но Временное правительство только издавало «странные» распоряжения и ничего для предотвращения гибели страны не делало. Ираклий Церетели, лидер меньшевиков, активный деятель Петроградского совета, министр почт и телеграфов одного из составов этого правительства, обладал отменным чувством юмора. После Октябрьской революции он возглавлял независимую Грузию. Одним словом, разрушал Россию, как мог. Роман Гуль в своей «Апологии эмиграции» передает анекдот, случившийся с лидером меньшевиков уже гораздо позже, в эмиграции: французские социалисты пригласили Церетели на свой съезд и попросили сказать приветствие.
— Дорогие товарищи, я очень польщен… — сказал Церетели — Но я уже погубил две страны — Россию и Грузию, неужели вы хотите, чтобы я погубил еще третью — Францию.
Французы хохотали удачной шутке. Мы смеяться не будем, потому, что уничтожение России и миллионы загубленных людей штука совсем невеселая.
Единственной угрозой Временному правительству был хаос, который оно само и создало. Но оно упорно сеяло семена ненависти, вторгаясь в болезненные вопросы русской жизни и оставляя их без решения. Вскоре, появится и еще одна «опасность» — большевики.
План развала нашей страны уже приближался к своему заключительному аккорду — Распаду. Но для этого нужны были исполнители. Они то в хмуром марте 17-го на Родину и засобирались….
Глава 8. Три источника, три составные части Октябрьской революции
Между нашими представителями и представителями Антанты по различным поводам неоднократно устанавливался контакт…
граф Чернин, министр иностранных дел Австро-Венгрии
Перо быстро скользило по листу бумаги. Ленинский почерк никогда не отличался разборчивостью, но в этот раз текст можно было разобрать без видимых усилий:
— Я, нижеподписавшийся, Ульянов (Ленин) В.И., удостоверяю своей подписью:
1) что условия, установленные Платтеном с германским посольством, мне объявлены;
2) что я подчиняюсь распоряжениям руководителя поездки, Платтена.
Ленин на минуту остановился — он сомневался в успехе дела до самого конца, но вот, кажется, все действительно получается. Это просто невероятно, как быстро развиваются события. Даже он всегда готовый измениться, поменять точку зрения, объяснить что бывают «компромиссы и компромиссы», едва успевает за стремительным потоком времени. Перо снова скользнуло по бумаге, водимое уверенной рукой Ильича:
— 3) что мне сообщено известие «Pettit Parisien», согласно которому русское Временное правительство угрожает привлечь по обвинению в государственной измене тех русских подданных, кои проедут через Германию;
4) что всю политическую ответственность мою за поездку я принимаю на себя;
5) что Платтеном мне гарантирована поездка только до Стокгольма.
Ну, вот, кажется, расписка готова. Ильич встал и подошел к окну, привычным жестом засунув большие пальцы за борта жилетки. Эти педантичные немцы с каждого, кто в запломбированном вагоне поедет через территорию Германии, взяли подобную бумажку. Ничего не поделаешь, немцы есть немцы. Хотя зачем она нужна непонятно. Точнее, как раз очень хорошо понятно: для истории, а если быть еще точнее, то для архивов немецкой разведки. Но какое это имеет значение, если благодаря этой бумажке он с товарищами попадет в Россию! Там все кипит и бурлит, там зарождается новая жизнь. Только там появляется единственный шанс на осуществление мечты всей его жизни. И в такой момент он сидит в этой сытой и скучной Швейцарии. Да, чтобы попасть туда он бы с удовольствием подмахнул бы и свой смертный приговор! Какая разница как — главное только попасть в Петроград, а уж там мы посмотрим…
— Нет, решительно в этом мире, возможно все, — несколько раз повторил Владимир Ильич поднимаясь и опускаясь на носках своих туфель. — Решительно все…
Поспевать за ленинской мыслью задача неблагодарная. Его скорость принятия решений не всем по зубам. Немногие обладали и его интуицией. Только вот в начале 1917 года она его подвела. 9-го января, здесь в Швейцарии делая «Доклад о революции 1905 года» он сказал: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодежь, которая работает так прекрасно в социалистическом движении Швейцарии и всего мира, что она будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции».
Иными словами, вам дорогие товарищи до светлого будущего дожить, а мне, старику, и надеяться не надо! И вдруг — Февраль! Революция! Как снег на голову. На первый взгляд странно, но объяснимо. Все мы люди и Владимир Ильич тоже не исключение. Следовательно, и он может ошибаться. Ошибаться, несмотря на всю свою гениальность. К тому же Ленин уже с 1900 — го года жил за границей в эмиграции и оторвался от нашей действительности. Русскую жизнь знал по письмам товарищей и статьям зарубежной прессы. Вот и просмотрел революционный момент будущий вождь мирового пролетариата. Но упрекать Владимира Ильича в политической близорукости будет неправильно. Февраль был плодом «союзного» заговора, в который Ленин не был посвящен. И в том нет его вины — каждый винтик страшной машины разрушения России знал только ему необходимую информацию. Когда его участие в процессе было необходимым, невидимые закулисные силы выталкивали такого человека на поверхность политической жизни, когда он становился не нужен — быстро отодвигали его от общего процесса. Для Февраля Ленин и его партия не были необходимы, «союзные» спецслужбы успешно организовали рабочие волнения и солдатский бунт, обойдясь без их помощи.
после бурной череды съездов во время первой русской смуты, среди пытавшихся взорвать Россию наступило затишье. Революционные элементы, их лидеры находились, «на консервации», спокойно проживая на территории Западной Европы. Они устраивали небольшие конференции, ругали друг друга почем зря в своих малотиражных газетах и ждали своего часа. И казалось он наступил — началась Первая мировая война. Но надежда быстро рассеялась: большинство революционеров поддержало свои правительства, и стало патриотами, хотя бы на период вооруженного конфликта. Так было и с большинством русских смутьянов. Например, глава эсеровских боевиков Борис Савинков решительно требовал прекращения всякой антигосударственной деятельности на период войны. Тот, кто в такой момент борется с царем и с самодержавием, считал он, борется против России.
