Три лошади, гости, женщины, могут оседлать, пиво. Потом еще пивной с джазом, где подростки скакали под импровизированный оркестр. Затем еще бар в отеле; П. отправилась спать, я сидел с Тилем, еще люди, среди них Алекса фон Перенски;
как обычно; обычные разговоры. Неясно, что потом. Вчера с П. поздно пообедали в баре за углом гостиницы. Одни в комнате с фальшивым Дельфтом. Счастье. В отель. Поздно вечером заказали ужин. В полусне. Парящее-действительное-недействительное.
Берлин: бомбили зоопарк. Слоны сгорели; последний, качая головой, еще стоял. Крокодилы сгорели, как черные гильзы, кверху лапами. Обезьяны, львы, тигры сбежали. Охота на них. Обезьян нашли в антикварной лавке, бросались фарфором, играли.
Птицы. Через пожары в Груневальде, руины, тишину (без автомобилей и т. п.) потянулись в город перелетные птицы. Селились в руинах (над мертвыми снова началась жизнь, чирикая и напевая вместе с зеленью, корнями и ростками); теперь можно найти лазоревку, зяблика, много соловьев в городе (прежде всех воробьи, которые, вероятно, хитрые, раньше поспешили исчезнуть).
Месяц красный и низкий над руинами. Садовые участки. Слышится соловей.
17.07.<1952. Берлин>
Вчера днем Тиль; о своих историях с гестапо. В русском плену уговорил одного товарища (для которого он многое сделал) объявить себя больным под его именем – так он спасся. Объяснение: иначе оба были бы сосланы, а так только один.
Вчера днем Зюдвесткорсо, 43. Лотта Пройс. Широкая улица; полно цветов; балконы в цветах; запах липы. Комната довольно затхлая. Лотта слишком толстая, плохо пахнущая, неприятный запах изо рта. Поцеловала меня. Должен был затаить дыхание. У них в доме нет горячей воды. Тем не менее. Сидел на балконе. Волнение. Несколько мучительная попытка объяснить ей, что уже ничего не осталось; что это был эпизод юношеской жизни; что обстоятельства вынуждают ее увидеть в этом нечто большее. Она: Сольвейг у Пер Гюнта. Секретарша Клемента, Хильда Финкельберг, которая жила у нее десять недель, полагала, что мы должны пожениться, но она в это не верила, вряд ли это получится, она не может подходить для этого.
Ужасная перспектива эти разговоры стареющих женщин – усердие, детали, призрачное отмывание скелета.
О книге, которую она написала обо мне*: я должен дать ей конец; мои стихи, которые она хочет опубликовать, мои письма. Конфуз. Твердое убеждение, что она была бы самой подходящей для меня.
Ушел. Такси. Доехал вместе с ней до вокзала Цоо. Закрытое пальто, сине-зеленый бархат, сзади схвачен красными кольцами; шляпа с вуалью; толстое лицо; безнадежно сияющее; трагикомическая смехотворность; все фальшиво и трогательно до тошноты.
Вечером у доктора Йох. Штурма из полицейского управления Берлина. Чудовищная скука. Новый дом, сад, охраняемый полицией. Мелкобуржуазная семья, жена с лошадиным задом, дочь со щеками хомяка, хозяин дома с игривым берлинским покровительством. Его мнение о похищении доктора Линзе* русскими: такие случаи находят преувеличенное отражение в прессе и т. п.; на войне тоже умирают люди, гораздо чаще. (Я не спросил, что бы об этом подумала фрау Линзе.) В то же время, когда Тиль пролил несколько капель пива на ковер, вся семья с тряпками взволнованно бросилась вытирать. Штурм показал мне реликвии из своей поездки в США. Вырезки из газет и пр. Важно себя показать. Поехали на берег реки Хафель, немного выпивки и болтовни и, наконец, смех, чтобы забыть о безутешном впечатлении.
Статья: зоопарк, собаки, обезьяны, куры – воспоминания о ночах разрушения.
18.07.<1952. Берлин> пятница
Вчера Игель, из «Мали & Игель». Хотела, вероятно, денег; дал ей немного. То же самое с Катрин Венерт (жена докторра Энгельгардта), не хватает зубов, вспоминали прежние времена, знает лучшие рестораны, заявила, что не переносит жирное из-за пережитого голода (долгого). С П. и Фел. фон Р. в «Саравине». Официант Мартиус, киноактер, приветствовал меня, я напомнил ему о Шпайере, когда он (Мартиус) экранизировал книгу Шпайера*. (Я тогда несколько свел с ума Шарлотту*.) Он играл официанта в фильме.
Фел: «Заключенные в тюрьме могли во время воздушных налетов договариваться друг с другом; ставили директору что-то вроде ультиматума – он выпускал их. Половина из них спасалась. (Говорили, что бессмысленно их убивать, – тогда его за это придется убить.)
Муж и жена, которые были в разных концлагерях, ничего не знали друг о друге, скитались в поисках квартиры в Берлине (после войны); не могли найти друг друга, потом она нашла его у его родителей в Гюстрове. Он искал эсэсовца, который пытал его жену, – тот был уже на службе в советской зоне. Жена рассказывала о пытках (он даже пытал ее сына у нее на глазах – сын потом умер), муж решает найти убийцу. Переходит границу, делает это. Возвращается. Жена говорит: «Не надо больше крови». Он снова занимается убийством – надо их всех уничтожить. Жена: «Можно ли после всех этих убийств?..» Он: «Там растет трава. Вчера он ее вытоптал. Дерево срублено – растет новое. Мы должны убивать друг друга, мы унаследовали эту привилегию от животных, поэтому человек более жесток, чем сам это может вынести. Будем мы в сомнении, тупо, безучастно жить – тогда лучше убивать. Но можно еще что-то делать. Помогать. Объяснять. Возвращаться. Для пошлого счастья мы уже больше не созданы. Идти на Берлин, ближе к восточному сектору, работать против тирании».
Моя сестра: в госпитале Святой Марии тяжелые больные лежали всегда в подвале; лучше защищены при воздушных налетах. Потом была атака. Сорок человек сгорели в находящейся рядом школе.
Горничная: родственники и сегодня приносят цветы к руинам, под которыми лежат их родные.
Последние десять дней в подвале, воды нет; ночью мужчины приносили воду из пруда для воздушной защиты – вода с газом, серой, сажей, – процеживали через полотенца, кипятили на спиртовых горелках или пили так.
Затмение солнца сквозь дым, пыль и т. п.
Еще сегодня: пыль от развалин, материала и т. д.
Вначале полкило мяса на одного в неделю, потом вполовину меньше. Больше для детей и тех, кто на тяжелой работе. Тотальная мобилизация на работу при тотальной войне около 1943 года.
Наконец, штурмовики.
Моя сестра: люди, которые приходили в бункер, прыгали на других у дверей. Бункер: два ряда скамеек, между ними проход, чуть выше роста человека.
Налеты на Берлин почти всегда ночью. Прожектора, чтобы откапывать мертвых, засыпанных. «Копать дальше!» Специальные команды для этого.
21.07.<1952. Берлин>
18-го с П. в «Толстом Генрихе» ели сосиски. Назад шли через город пешком.
19-го вечером у Штеклера. Тиль и Фел. Р. расспрашивали о деталях. Ламетта – ленты из фольги на деревьях, сброшенные с самолетов,
