— Вы слышите, — продолжал Босуэл, обращаясь к Милнвуду, — впрочем, все это меня не касается, дело ваше. — И он равнодушно протянул кошелек, успевший приметным образом отощать.
Милнвуд, ошеломленный всеми свалившимися на него бедами, машинально протянул руку за кошельком.
— Да вы сумасшедший, — зашептала в страхе домоправительница,— скажите, что вы отдаете им эти деньги; все равно они оставят их у себя, добром или силою; и единственная наша надежда, что, получив их, они наконец успокоятся.
— Не могу, не в силах сделать это своею рукой, Эли, — сказал в изнеможении Милнвуд, — не в силах расстаться с деньгами, которые столько раз пересчитывал, не могу отдать их этим слугам самого сатаны.
— Раз так, я сделаю это сама, Милнвуд,— сказала домоправительница, — иначе все у нас пойдет прахом... Мой хозяин, сэр, — обратилась она к Босуэлу,— не может и думать о том, чтобы хоть что-нибудь взять назад из рук такого почтенного джентльмена, как вы; он умоляет вас принять эти деньги и быть с его племянником таким добрым, каким только вы сможете быть, а также благожелательным в докладе начальству о духе нашего дома, и еще он просит не делать нам зла из-за дурацкой болтовни этой старой кобылы (тут она надменно посмотрела на Моз, чтобы хоть чем-нибудь вознаградить себя за усилия, которых стоили ей любезности, расточаемые солдатам), этой старой, полоумной смутьянской дряни. До вчерашнего вечера (пропади она пропадом!) она не жила в нашем доме и никогда больше не переступит его порога, как только я выгоню ее вон.
— Беда, беда, — зашептал Кадди на ухо матери,— всегда то же самое! Я так и знал, что нам снова придется пуститься в дорогу, если вы раскроете рот и произнесете два-три слова подряд. Я был уверен, что другому и не бывать, матушка.
— Помолчи, сынок, — сказала Моз, — и не ропщи на наш крест. Никогда не переступит порога! Да я и сама не захочу переступить их порог. На дверях этого дома не начертано знака, чтобы ангел мщения миновал его. И они будут поражены от руки его, ибо думают много о тварях и не думают о творце, радеют о благах земных, а не о поруганном ковенанте, о кружках из желтого кала, а не о чистом золоте слова господня, о друзьях и родне, а не об избранных, коих преследуют и поносят, гонят, выслеживают, ловят, хватают, бросают в темницы, терзают, ссылают, обезглавливают, вешают, кромсают, четвертуют, не говоря уже о сотнях других, принужденных покинуть домы свои и скитаться в пустынях, горах, болотах, топях, среди мшистых трясин и заброшенных торфяных ям, чтобы слушать писание божие, как те, что тайком вкушают хлеб свой насущный.
— А ведь она, сержант, разошлась точно на своем сборище. Не прихватить ли нам с собой и ее? — предложил один из солдат.
— Не мели, черт побери, вздора, — ответил Босуэл.— Разве тебе невдомек, что лучше оставить ее на месте, пока здесь хозяйничает такой уважаемый, сговорчивый, тороватый и почтенный землевладелец, как мистер Мортон Милнвуд, который располагает средствами утихомирить ее? Пусть уж старая муха выводит свой рой: она до того упряма, что с ней ничего не поделаешь. Итак, — крикнул он, — еще одну круговую за Милнвуда, и его чудо-гостеприимство, и за нашу скорую и приятную встречу, которая, надеюсь, не за горами, если он и впредь будет держать у себя такую фанатичную челядь.
Затем он приказал солдатам седлать коней и выбрал в конюшне Милнвуда лучшую лошадь «на службу его величеству королю», как он заявил, чтобы посадить на нее арестованного.
Миссис Уилсон, утирая слезы, собрала между тем небольшой узелок с теми вещами, которые, по ее мнению, могли понадобиться мистеру Генри во время его вынужденной поездки. Бегая в хлопотах взад и вперед по комнате, она нашла случай незаметно вложить ему в руку немного денег. Босуэл с товарищами сдержали свое обещание и хорошо обращались с узником. Они не связали Мортона, а ограничились тем, что поместили его коня между своими. Вскочив наконец в седло и тронувшись в путь, они перекидывались шутками и весело гоготали, оставив обитателей Милнвуда в страшном смятении. Старый хозяин усадьбы, подавленный арестом племянника и бессмысленной потерей двадцати фунтов, весь вечер только и делал, что метался в своем большом кожаном кресле, повторяя все ту же жалобу: «Разорен, разорен окончательно и пущен по миру, разорен и пущен по миру,— о плоть моя и именье мое! О плоть моя и именье мое!»
Скорбь миссис Элисон Уилсон нашла для себя отдушину и до некоторой степени утешение в потоке брани, который она обрушила на Моз и Кадди, выпроваживая их из Милнвуда.
— Пусть болячки источат твое старое тело! Первый красавец в Клайдсдейле стал отныне страдальцем, и все из-за тебя и твоего сумасшедшего смутьянства!..
— Поди прочь! — воскликнула Моз. — А я говорю, что вы в путах греха и во власти зла, раз ропщете, отдавая лучшее и возлюбленное свое за дело того, кто вам его даровал, и клянусь, я сделала для мистера Гарри не меньше, чем сделала бы для своего сына; и если бы Кадди сподобился ратовать за истину на Сенном рынке...
— Похоже, что так и будет, коли ты и он не пойдете другою дорогой.
— И если бы, — продолжала Моз, не обращая внимания на замечание миссис Уилсон, — и если бы кровавые псы и льстивые зифеи норовили завлечь меня в тенета своим обещанием отпустить его ценою греховных уступок, я стояла бы несмотря ни на что на своем и продолжала бы возвышать голос свой против папства, епископства, антиномианства, эрастианства, лапсарианства, сублапсарианства и других грехов и соблазнов нашего времени, я вопила бы, как роженица, кляня черную индульгенцию, которая была камнем преткновения для ученых богословов, я бы возвысила голос мой, подобно сильному словом своим проповеднику.
— Хватит, матушка! — крикнул Кадди, вмешиваясь в эту затянувшуюся перебранку и силою увлекая за собой мать. — Хватит! Перестаньте ратовать перед достопочтенной госпожой домоправительницей — ведь она, чего доброго, может оглохнуть! Вы напроповедовали на всю неделю вперед. Вы допроповедовались до того, что нас прогнали из нашего уютного дома, и с нашего милого огорода, и из этого нового убежища нашего, где мы не успели даже прилепиться как следует; вы допроповедовались до того, что мистера Гарри поволокли в яму; вы допроповедовались и до того, что в кармане хозяина двадцати фунтов как не бывало, а вы знаете, как туго он расстается со своими кровными денежками; и, может быть, вы теперь помолчите немножко, не то придется мне, видно, подняться по лестнице наверх, а потом опуститься, да только уже на веревке. Пошли, матушка, пошли прочь; они сыты по горло вашими ратованиями и долго будут помнить о них.
Произнеся это, он потащил за собою Моз, с тем чтобы приготовиться к новым странствиям в поисках крова, и еще долго ее язык не мог успокоиться и с ее гневных уст слетали слова: ратование, ковенант, злокозненные, индульгенция.
— Старая, зловредная, выжившая из ума дура — вот она кто! — воскликнула домоправительница, наблюдая, как Кадди с матерью покидают усадьбу.— Воображает, будто лучше ее не сыщешь на свете, старая дрянь! А сколько горя и неприятностей принесла она с собой в тихий и мирный дом! Если бы я не была по моему положению больше чем на половину женщиной благородного звания, запустила бы я вот этот десяток моих коготков в ее паршивую шкуру!
Глава IX
Я веселый солдат, в битве черт мне не брат,И рубцов целый ряд я бы вам показал:За красотку свою иль в кровавом бою,Там, где в дальнем краю я французов встречал.
Бернс
— Не падайте духом, — говорил Босуэл своему пленнику по пути в штаб-квартиру, — вы славный малый, у вас много знакомств, и в худшем случае вас вздернут за это, но ведь таков удел многих честных людей. Скажу откровенно: ваша жизнь во власти закона; проявите покорность — и тогда, пожалуй, вы сможете выпутаться из этой истории, внеся порядочный штраф из средств вашего дядюшки, а он, поверьте, от этого не разорится.
— Но это больше всего и волнует меня, — сказал Генри. — Расставаться с деньгами — для моего дяди сущая пытка. Не он предоставил Берли ночлег, и я молю бога о том, чтобы наказание, которое я понесу, если избавлюсь от смертной казни, пало на меня одного.
— Кто его знает, — заметил Босуэл, — они могут предложить вам отправиться на службу в один из заграничных шотландских полков. Это совсем неплохо; если ваши друзья похлопочут за вас и нажмут, где полагается, вы сможете вскоре получить производство.
