Один отряд русских шел стройнее других; в нем был воинский порядок, ратники шли дружнее, не расходясь по степи. На ночь там всегда ставился круг из повозок, высылались в стороны разведчики. Это были полки киевского великого князя Мстислава Романовича. Киевляне шли отдельно от других; половина была пеших воинов, половина ехала на тяжелых конях – ратаях. Они тоже иногда останавливались и высылали всадников собирать бродивший по степи отъевшийся на весенних травах кипчакский скот. Затем они варили в медных котлах мясные похлебки, после которых воины спали врастяжку до утра.
Татары говорили, что кони урусов не такие увертливые и выносливые, как татарские, что стрелы урусов летят не так далеко, но урусы сильнее в рукопашном бою, когда бьются топорами с длинными рукоятками, и урусы стойки и напористы. После каждой короткой схватки с русскими отрядами татары убегали далеко в степь, прячась за холмами, ускользая оврагами.
Томили душные дни, ни одна туча не плыла по небу, чтобы закрыть немилосердно пылавшее солнце. Отряды взбивали тучи черной пыли, в которой задыхались и кони и люди. Некоторые отряды сходили с дороги в степь и шли целиной, но и там раскалившаяся земля рассыпалась под ногами, и пыль черной тучей нависла над войском.
За эти жаркие дни начали высыхать ручьи, и воины ворчали: «Зачем нас погнали в степь искать татар? Не пора ли вернуться домой, угнав с собой захваченный кипчакский скот?»
Глава двенадцатая
Субудай-Багатур готовится к битве
Старый полководец провел два дня в разъездах, осматривая местность, выбирая поле, выгодное монголам для битвы.
Трижды прибывали гонцы на взмыленных конях.
– Джебэ-нойон отступает… Впереди идет отряд длиннобородых… Их ведет «багатур Мастисляб»… Вместе с ними едут кипчаки хана Яруна… Он везет у седла на ремешке голову нашего тысяцкого Гемябека…
В последний вечер перед боем Субудай вернулся в свою юрту на холме, где около рогатого пятихвостого бунчука были рядом воткнуты в землю десять высоких копий с бунчуками тысячников всего отряда. Теперь весь тумен был в сборе и гудел шумным лагерем на равнине.
Субудай лежал на войлоке. Его кости ныли. Он поворачивался с одного бока на другой. Дымя, догорал костер в юрте. Под закоптелым войлочным сводом стлался дым, медленно выходя в верхнее отверстие крыши. Боковые войлоки юрты были откинуты на крышу, но сквозь деревянную решетку не веяло прохладой. Неподвижный горячий воздух стоял над высохшей равниной Калки.
Старый монгольский полководец не мог заснуть и вслушивался в смутный шум затихающего лагеря. Сквозь решетку юрты он видел огни костров, озарявшие багровыми отблесками сидевших кружками воинов. Доносились обрывки разговоров, однообразный лязг железного клинка о точильный камень. Кто-то запел:
Не видеть тебе, воин, зеленых лугов родного Керулена,Влечет тебя твой путь в долину белых костей…
Сердитый голос закричал:
– Замолчи! Накличешь черную птицу беды!
Песня оборвалась. Где-то послышались крики: «Остановись! Кто едет?» Субудай с трудом поднялся и сел. Приближался гул толпы и равномерный топот коней… Вошел тургауд.
– Приехал Тохучар-нойон. За ним следует весь его отряд – десять тысяч всадников.
– Зачем они мне?
– Нойон поднимается на холм, хочет тебя видеть.
Субудай, кряхтя и откашливаясь, встал и вышел из юрты. В полумраке перед ним стоял высокий воин в железном шлеме.
– Тебе благость вечного неба! Я приехал прямо от золотой юрты поставить мой бунчук рядом с твоим.
– Я без тебя до сих пор справлялся со всеми, кто стоял на моей дороге…
– Это все монголы знают. Сейчас я должен говорить с тобой.
Оба полководца вошли в юрту. Тохучар-нойон, опустившись на войлок рядом с Субудаем, шепотом на ухо говорил ему о приказе Чингисхана отправиться на запад в поиски ушедшего вперед войска монголов и о письме великого кагана, которое везет особый гонец.
Субудай долго кашлял и молча покачивал головой. Он нагнулся к Тохучару и тоже шепотом на ухо сказал:
– Я не знаю, что написано в письме величайшего… Ослушаться его нельзя. Может быть, единственный желает нам удачи, а может быть, он приказывает вернуться назад? Тогда мои воины откажутся драться. А завтра сюда прискачут урусы. Если я уйду отсюда перед самой битвой, что они подумают?.. Они скажут, что войско великого Чингисхана при одном виде урусской бороды показывает хвосты коней…
Субудай замолк и снова долго кашлял.
– Я не видал письма!.. Я ничего не слышал о нем!.. Сейчас я ложусь спать, а утром, когда прокричит петух, я двинусь навстречу урусам… Если бог войны Сульдэ, бог огня Галай и другие наши боги сохранят меня от стрелы и меча, то мы встретимся с тобой после битвы, а ты перед всем войском передашь мне письмо величайшего… Прощай!
Субудай два раза ночью раздувал угольки в кострище и подбрасывал сухие ветки. Он посматривал на золотого петуха, привязанного серебряной цепочкой за ногу к решетке юрты. Тот сидел нахохлившись, не обращая внимания на хозяина. Раскрыв круглый блестящий глаз, петух снова затянул его белым веком.
Под утро Субудай задремал. Петух внезапно громко прокричал и захлопал крыльями. Сейчас же в юрту вошел старый раб Саклаб и стал разжигать костер. В соседней юрте два шамана, подражая пению петуха, кричали:
Хори-хори! Хори-со!
Субудай покосился на Саклаба – что с ним? Старый русский раб, расстилая на войлоке шелковый достархан, имел особенно торжественный вид: седые волосы расчесаны на две стороны и перевязаны ремешком, на загорелой сморщенной шее появилось ожерелье из медвежьих зубов… Саклаб вышел и вернулся с блюдом вареного риса и мелко накрошенной баранины. Он опустил блюдо перед Субудаем на шелковый платок и рядом положил несколько тонких лепешек, сложенных вчетверо.
– Вот тебе плов по-гурганджски, с красным перцем…
– Зачем ты надел медвежье ожерелье? Радуешься, что увидишь своих братьев урусов?.. – Субудай близко наклонился к рису и недоверчиво обнюхивал его.
– Яд! Накорми им твоего покойного отца! – прошипел Субудай и оттолкнул блюдо.
– Я раб, я ничтожнее собаки, – покорно сказал Саклаб, – но за мою длинную жизнь я никогда никому не сделал зла.
Субудай нахмурился.
– Возьми блюдо, неси за мной! Субудай-багатур хочет молиться.
Хромая и отдуваясь, старый полководец вышел и остановился возле юрты. Он еще с вечера отдал по войску приказ: «Утром, после первого крика петуха, строиться на равнине позади холмов».
Всадники ехали по всем направлениям, дребезжали рожки, стучали барабаны, неслись крики воинов, подгонявших лошадей.
Перед юртой около костра сидели два старых шамана в высоких шапках, мохнатых шубах шерстью вверх, увешанные побрякушками. Заметив полководца, шаманы, ударили в бубны и, приплясывая, пошли по кругу около огня.
Субудай делал последние распоряжения:
– Юрты, ковры и войлоки здесь бросить! Ты, Чубугань,[168] поедешь вместе с вьючными конями. Возьми с собой моих трех барсов, петуха и старого Саклаба да присматривай за ним. Не хочет ли он сегодня сбежать к своим братьям урусам… Коней!
Тургауды привели коней; два из них были сменные иноходцы и шесть вьючных. Они везли тяжелые сумы. Говорили, будто в этих сумах Субудай возил накопленное им золото.
Субудай подошел к бурому мохнатому молодому вьючному коню и сделал знак тургауду. Двое ухватили коня за повод, стали его оглаживать и подвели к костру. Саклаб стоял тут же с блюдом риса. Субудай брал здоровой левой рукой горсти риса, бросал в огонь и протяжно молился:
Слушай, мой господин, красный огонь Галай-хан!Отец твой – мелкий кремень.Мать твоя – закаленная сталь.Тебе приношу жертву:Желтое масло ковшом,Черное вино чашкой,Подкожный жир рукой.Принеси нам счастье,Коням – силу.Руке – верный удар!
Оба шамана повторяли заклинания Субудая и медленно ударяли в бубны. Когда полководец окончил, шаманы выхватили блюдо с рисом из рук Саклаба и, усевшись на землю, стали, громко чавкая, с жадностью пожирать рис.
Субудай вытащил узкий ножичек и сделал надрез на плече бурого коня. Тот забился, темная кровь потекла по шелковистой шерсти. А Субудай, крепко вцепившись рукой в холку, припал губами к раненому месту, высасывая кровь.
Тургауды стояли неподвижно, почтительно наблюдая, как полководец перед важной битвой насыщался горячей кровью.
На холм поднялся воин в железном шлеме и стальных латах. Он весь до бровей был густо покрыт пылью. Его трудно было узнать. Субудай оторвался от бурого коня. На лице его, испачканном кровью, блестел круглый пытливый глаз.
