— А далеко простираются эти известняки, Никита? — спросил Брусков. — Нельзя ли пройти под известняками? Например, если пустить снаряд под углом в тридцать градусов, а не в сорок пять, как сейчас? Может быть, он тогда выйдет на поверхность в какой-нибудь другой горной породе…
— Под углом в тридцать градусов? Это удлинит наш путь не менее чем на месяц, — сказала Малевская.
Мареев покачал головой.
— Известняки простираются на сотни километров, и обойти их невозможно. Но на самое главное препятствие правильно указала Нина.
— Да что ты! — изумилась Малевская. — Разве нам уж так страшен лишний месяц пути?
Мареев взглянул на неё и медленно произнёс:
— Да, Нина… Нам надо торопиться. Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. У нас не хватит кислорода…
Глубокое молчание последовало за этими словами.
— Как же это так? — спросила наконец Малевская. — Разве мы неправильно рассчитали запас?
— Нет, — пожал плечами Мареев. — Но четыре аварийные задержки, утечка и… — он хотел что-то добавить, но, скользнув взглядом по лицу Володи, удержался и закончил: — и разные другие причины свели наш резерв почти к нулю… Если мы будем продолжать идти под тем же углом, то у нас хватит кислорода суток на десять лишних. При попытке же обойти известняки получится нехватка.
— Позволь, Никита, — взволнованно сказала Малевская, — я всё-таки не понимаю… Аварийные задержки и утечка — всё это я знаю, но какие другие причины?… Ах, да!
Она в замешательстве остановилась, но быстро оправилась и продолжала:
— Ну, хорошо! Даже при всяких других причинах… Всё же у нас был солидный резерв…
— Этот резерв только казался солидным, Нина… Я всё время вёл учёт наших запасов кислорода. Ты теперь должна понять, почему я так настойчиво торопил ремонт снаряда и работы по сооружению станции. Я видел ваше недоумение, но не хотел тогда говорить об истинной причине моего нетерпения. Это подействовало бы слишком угнетающе.
— Мне не всё понятно, — сказал Брусков, — но факты таковы: мы идём почти совершенно без резерва.
— Маленький резерв есть, — заметила Малевская, — у меня осталось среди лабораторных материалов несколько килограммов бертолетовой соли и марганцовокислого калия. При самых кустарных способах добывания из них кислорода его нам хватит на трое-четверо суток. И наконец, в крайнем случае, мы сможем путём электролиза воды получить немало кислорода.
— Воды-то не так уж много осталось, — напомнил Мареев.
Володя внимательно и против своего обыкновения молча слушал весь этот разговор, переводя взгляд с одного на другого. Он смутно чувствовал какую-то недоговоренность и особую значительность в словах Мареева и Малевской об этих «других» причинах. Но что-то удерживало его от расспросов, с которыми он обычно не очень медлил. Он был смуёен, сам не зная почему. И когда все встали из-за стола и разошлись: Малевская — спать после недавней вахты, Брусков — в буровую камеру, а Мареев — к своей работе над проектированием нового снаряда, Володя присоединился к нему без обычного оживления.
С этого дня все стали замечать в Володе какую-то перемену. Он с усердием продолжал занятия, помогал Марееву и Брускову, вычерчивал детали их проектов, производил вычисления. Но он стал молчаливым и почти не отзывался на шутки и поддразнивания Брускова. Что особенно поразило всех, — Володя вернулся к Шекспиру.
Малевская начала беспокоиться. Она поделилась своим беспокойством с Мареевым и Брусковым, но последний, смеясь, посоветовал ей:
— Не мешай ему! Наверное, он сейчас продумывает какую-нибудь гениальную идею, вроде путешествия через центр земли.
Малевскую это не успокоило, и она продолжала незаметно наблюдать за Володей.
Глава двадцатая
СУДОРОГИ ЗЕМЛИ
25 июня, в четырнадцать часов, снаряд вышел наконец из пятикилометровой толщи гранита и вступил в железорудную залежь.
В течение пяти суток, со скоростью девяти метров в час, снаряд проходил залежи железной руды. Прорезав затем двухсотметровый слой битуминозных сланцев, он вошёл в мощные девонские песчаники, насыщенные нефтью. В этой мягкой, податливой породе Мареев пустил моторы на высшую скорость. Он выжимал из снаряда всё, что способны были дать его великолепные механизмы. Снаряд проходил нефтеносные пласты, делая свыше десяти метров в час.
Малевская систематически производила анализы нефтеносной породы и самой нефти и всё больше убеждалась в исключительном богатстве этого месторождения. Даже теперь, когда снаряд прошёл почти три четверти мощности пласта, анализ показывал огромную насыщенность породы и сильнейшее давление газов, под которым находилась эта нефть.
В шаровой каюте было тихо. Одинокая лампа, прикрытая синим колпаком, наполняла её густыми сиреневыми сумерками.
Лишь над столиком Малевской сиял конус яркого света, в котором двигались её спокойно работавшие руки.
Володя сильно устал. Он работал с Брусковым над проектом новой станции, много читал, решал задачи по алгебре и геометрии, писал сочинение о греко-персидских войнах.
Все последние дни Володя был необычайно молчалив и вял. И сегодня, когда пришло время ложиться спать, он немедленно, как только ему напомнила об этом Малевская, без обычных пререканий, пошёл под душ, потом, простившись со всеми и переодевшись в пижаму, улёгся в гамак.
Володя долго лежал с открытыми глазами. Обрывки воспоминаний всплывали в памяти, проносились беспорядочной чередой и пропадали бесследно. Все эти последние дни ему было как-то не по себе, безотчётно тоскливо. Что-то томило его. Он сам не понимал, чего он хочет, чего ему недостаёт. Может быть, на него так подействовало плохое настроение Никиты Евсеевича, которое он подметил два раза в течение дня? Нина сегодня была какая-то грустная. А Никита Евсеевич теперь часто казался рассеянным. Нет, не рассеянным — каким-то другим, очень серьёзным, озабоченным. Потом выплыли в памяти отец и мать, почему-то с печальными лицами, потом пронеслись неясные обрывки мыслей о нефти, клочки из уроков геологии. Потом всё спуталось и пропало. Володя уснул.
Вдруг резкий голос Мареева раздался возле самого его уха и отчётливо, с потрясающей силой произнёс:
— Вы все наши расчёты опрокинули! Все наши запасы кислорода…
Володя заметался, как подстреленный, с криком вскочил и чуть не вывалился из гамака. Когда испуганная Малевская подбежала к нему, он неподвижно лежал на спине, бледный, с широко раскрытыми глазами.
— Что с тобой, Володюшка? Что случилось?
Он смотрел на неё, ничего не отечая, с трудом приходя в себя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
