Теперь для Вежина было мало организовать совхозное пчеловодчество на стремянских гарях и тем самым, построить наконец надежную жизнь. Он думал создать пчеловодческую республику, где будет царство пчел и царство естества, запрещающее машины, химикаты и все искусственное. Сама судьба этого края подсказывала сделать здесь заповедную зону, где бы экономика и природа находились в равновесии. Почему бы не попробовать, если ученые уже соглашаются, что надо искать новые пути познания самого себя и природы? И вместе с развитием пчеловодства попытаться возродить и развить здесь когда-то утерянное единство человека и природы. Пчела бы послужила этаким соединяющим звеном: она бы указала направление, где собирать нектар познания. В этом заповеднике люди бы перестали болеть, жили бы долго, поскольку вели естественный образ жизни. Причем это были бы не просто пасечники, какой-нибудь колхоз из бывших лесорубов. Сюда следовало поселять биологов, медиков, а главное, людей, склонных к творчеству и гуманитарным наукам, ибо художник и мыслитель не должны отрываться от природы, как оторвались от нее «технари». Жители республики, обретя полную гармонию с природой, ощущали бы себя ее частью, обрели бы растерянные за тысячелетие качества и совершенно иначе увидели мир. Они бы занимались наукой и искусством, совмещая их с физическим трудом по уходу за пчелами, и это бы дало некий ключ к знанию. И любой человек, закончивший гуманитарный вуз, мог бы пройти здесь своеобразную практику, оказавшись в тишине и одиночестве. Здесь бы улегся в его голове хаос поспешно усвоенных теоретических знаний; он бы мог спокойно, в течение нескольких лет помыслить, поработать руками и набраться мудрости от постоянных жителей республики.
22
Весть о том, что заварзинская пасека заражена губительным для пчел варроатозом — эдаким мелконьким, как чешуйки малька, клещом-паразитом, — мгновенно облетела все стремянские пасеки. Его сроду не видели, но слыхали, как в некоторых местах он начисто выкосил многие пасеки, а оставшиеся, уже зараженные, добили сами пчеловоды, когда начали травить клеща щавелевой кислотой и выжаривать его в камерах. Травили по принципу: чем больше яду — тем лучше. И, наверное, потому сложилось у пасечников такое мнение, что варроатоз неизлечим. Дескать, ветеринары и зоослужба только за нос водят, рекомендуя всякие средства. А на самом деле наилучшее средство — огонь. Иначе клещ с зараженной пасеки может стремительно распространиться на все остальные, перенесенные ветром, людьми, тем же медведем и самими пчелами — через цветы.
Стремянские пчеловоды бросились к своим ульям, ловили пчел, рассматривали в лупы, искали клеща на дне колодок, куда обычно он осыпался с насекомых, но ничего не находили. Вежин лично проверил соседние с Заварзиным пасеки и варроатоза не обнаружил. Первый испуг прошел. Однако пасечники собрались на стихийный сход, вызвали из района ветеринара, пригласили бывшего в Стремянке Мутовкина и стали решать, что делать с пасекой Заварзина. Решение уже имели и держали его на устах — сжечь пчел Заварзина вместе с ульями, рамками, омшаником, а избу и леваду, где стояли колодки, засыпать хлорной известью. Для этой цели тут же организовали бригаду из добровольцев и проинструктировали по правилам санитарной гигиены. Все было готово, лишь куда-то исчез сам хозяин пасеки — Заварзин, хотя его пригласили на сход. Вежин пошел к нему домой.
— Василий Тимофеич, твою пасеку решено сжечь, — заявил он. — Иначе заразятся другие пасеки.
— Жгите ее к чертовой матери! — отрубил Заварзин. — А мне некогда! Там большак мой, Иона. Вот пусть он и палит ее.
— Ты должен поехать с нами, — настаивал Вежин. — Дело серьезное, чтобы потом разговоров не было. Иона пасеке не хозяин. А мы тебе пасеку вернем. Если клещ не распространится, каждый пчеловод дает тебе по улью. Вот расписки.
Заварзин плюнул, наказал Сергею смотреть за старцем Алешкой, который все порывался уйти, и поехал на пасеку.
Иона, ничего не подозревая, сгребал мусор в леваде. Работал медленно, так как болела прокушенная догом рука. Он слышал, как подъехал грузовик с расшатанными бортами, но навстречу не вышел — надоело уже: что ни час, то гости, и все какие-то ненормальные. А бригада добровольцев человек в пятнадцать откинула борта кузова и стала сгружать мешки с хлоркой и бочку с бензином. Чуть позже приехал Василий Тимофеевич и сел в стороне, мрачно наблюдая за мужиками. Наконец Иона заметил странные действия мужиков и подошел узнать, в чем дело.
— Таскай ульи в омшаник, — сказал ему Заварзин. — И пошевеливайся! Как сожжете — домой иди. Нечего тут…
— Сожжете? — не понял большак. — Ты что, батя? Рехнулся?
Между тем мужики вошли в леваду и начали стаскивать ульи вместе с крышками, бросая их в зимовнике прямо на пол.
— Вы что делаете?! — закричал Иона и заметил возле грузовика Мутовкина. — Мутовкин! Это что за произвол?
— А ничего! — отрезал Мутовкин. — Развели заразу на пасеке, так отвечайте. Дело государственное. Племенной совхоз им строить… Клеща разводить, что ли?
— Ты что, Мутовкин? — Иона сжал кулаки. — Да я тебя…
— Садись в машину, домой поедем! — прикрикнул Заварзин. — Тимка-то не вернулся до сих пор. Надо ехать искать.
Однако Иона бросился в леваду, к мужикам. Заварзин-отец махнул рукой и умчался в Стремянку.
А сын бегал от одного мужика к другому, просил, требовал, грозился, но его словно не замечали. Братья Забелины и вовсе чуть с кулаками на него не набросились, вытолкнули из левады и пригрозили «навешать», если будет дергаться. Иона сначала рот раскрыл от такой наглости, но потом схватил грабли и огрел одного из братьев по спине. На Иону навалилось сразу несколько мужиков, схватили за руки, свели со двора и усадили на бревна. Подвыпивший Барма достал бутылку водки, раскупорил и протянул:
— Ну-ка, ну-ка, Вань, тяпни! Помогает! От горя помогает! Один врач мне говорил..
Иона отпихнул его руку и обмяк.
— Да брось ты, брось! — попытался успокоить Барма. — У меня вон трактор отобрали, а я гуляю! А чего не гулять?.. Вань-Вань, поехали с тобой в Японию? Слышь, там девки красивые! По телевизору видал! Во девки!.. А хошь, я тебе пчел дам? Хошь, прямо сейчас полсотни колодок? Мне что, жалко? Возьми! Возьми!
Иона сидел, опустив руки между колен, и ничего не слышал. Добровольцы, разрезав мешки с хлоркой, начали посыпать двор и леваду. Работали быстро, поторапливали друг друга, словно пришли сюда воровать или грабить. На сходе аж кипели от возмущения, тут же пыл чуть прошел: хоть и решили, и надо, но жаль своими руками губить добро.
Скоро двор побелел, а мужики стали швырять хлорку на крышу, под крыльцо, трусили на стены, подоконники и даже в печь. Все по тому же принципу: чем больше, тем лучше. У кого-то от пыли и вони начался сильнейший насморк, кому-то ело глаза, вызывало кашель и чих, но никто не жаловался. Артюша увидел белый двор, засмеялся:
— Мужики, вы что? Зиму делаете?
— Зиму, зиму! — серьезно отмахивались те. — Видишь, ульи в омшаник носят? Лучше бы помогал!
Артюша стал помогать. Он вместе с мужиками окапывал омшаник противопожарной полосой, собирал крышки с колодок и относил их в склад. А когда добровольцы понесли фляги с бензином к зимовнику и стали наливать его в ведра, он сначала тоже бросился на помощь, но, увидев, как мужики обливают ульи, закричал:
— Вы что делаете, мать вашу?! Это же бензин! Я вам запрещаю!
— Да уймите вы его! — заметил разогретый работой один из братьев Забелиных. — Будто нам приятно…
Артюша накинулся на мужика с флягой, сшиб его с ног, окатив бензином, затем схватил пустое ведро и замахнулся на другого. Но его схватили, потащили к Ионе на бревна, уговаривая по дороге не буянить. Тем временем мужики взяли лопаты и рассредоточились вокруг омшаника, а один из них, соорудив факел, метнул его в распахнутую дверь.
Пламя вырвалось наружу, дохнуло так, что вспыхнул мусор, собранный Ионой, а крыша зимовника, показалось, аж подпрыгнула, выпустив клуб огня. Потом внутри омшаника загудело, застонало, как в трубе ветреной погодой. Мужики бегали вокруг огня, гасили сухую траву, забрасывали землей отлетевшие горящие угли. В Стремянке за историю ее пожаров каждый был профессиональным пожарным и с огнем обходиться умел. Иона, какой-то тихий и сломленный, забрался в кузов грузовика и оттуда печально смотрел на пламя. Рядом был Вежин, старый товарищ Мутовкин; они что-то говорили ему, хлопали по плечам, но он как будто ничего не слышал и не чувствовал.
Когда огонь несколько утих — выгорел бензин и пылали только ульи и воск — мужики тоже поутихли. Исчезла нервозная расторопность, и навалилось тяжелое, тихое беспокойство. Они стояли, опершись на лопаты, мрачно смотрели в огонь, и, пожалуй, каждый из них переживал то же самое, что должен был переживать сейчас хозяин пасеки. В этот момент откуда-то выбежал Артюша с ружьем в руках. Он кричал, широко разинув рот, словно шел в атаку:
