говорить, но слова не шли, — вернее, он поймал себя на желании спросить, нравится ли ей замужем. Хотя ему хватило ума удержаться от подобной глупости, он ничего не мог измыслить взамен.
— Капитан Эллиот и капитан Болтон, — продолжала леди Барбара, — непрестанно выпытывают у меня подробности сражения между «Лидией» и «Нативидадом». На бо́льшую часть вопросов я не могу ответить по незнанию предмета, тем более что, как я объясняю, вы заточили меня в кубрике, откуда я решительно ничего не видела. И все равно они мне завидовали.
— Ее милость права, — объявил Болтон через весь стол. Теперь он стал еще громогласнее, чем в бытность свою молодым лейтенантом. — Расскажите нам, Хорнблауэр.
Хорнблауэр, чувствуя на себе взгляды собравшихся, покраснел и затеребил галстук.
— Давайте, выкладывайте, — нажимал Болтон: человек явно несветский, он за весь вечер почти не открывал рта и только сейчас, предвкушая рассказ о морском сражении, оживился.
— Доны дрались лучше обычного? — спросил Эллиот.
— Ну… — начал Хорнблауэр, понемногу теряя бдительность.
Все слушали, то один, то другой из мужчин задавали вопросы. Мало-помалу он разговорился. История разворачивалась, вечно сдерживаемая говорливость переросла в красноречие. Он рассказывал о долгом поединке в безбрежном Тихом океане, о тяготах, о кровавом и мучительном побоище, о том, как, устало опершись на шканцевый поручень, торжествующим взглядом провожал в ночи идущего ко дну неприятеля.
Хорнблауэр смущенно смолк, осознав, что впал в непростительный грех хвастовства. Его бросило в жар. Он оглядел лица собравшихся, ожидая увидеть неловкость или открытое неодобрение, жалость или презрение, однако прочел на них выражение, которое иначе как восхищенным назвать не мог. Болтон, старше его по службе лет на пять, а по возрасту и на все десять, смотрел широко открытыми глазами. Эллиот, командовавший в эскадре Нельсона линейным кораблем, с явным одобрением кивал массивной головой. Когда Хорнблауэр решился взглянуть на адмирала, то увидел — Лейтон все еще сидит, как громом пораженный. На смуглом красивом лице угадывалось легкое сожаление, что, столько прослужив на флоте, он ни разу не имел подобного случая отличиться. Но и его заворожило незатейливое мужество рассказа. Он заерзал и глянул Хорнблауэру в глаза.
— Вот и тост, — сказал он, поднимая бокал. — Пусть капитан «Сатерленда» превзойдет капитана «Лидии».
Тост был встречен одобрительным гулом, Хорнблауэр краснел и запинался. Трудно было снести восхищение людей, чьим мнением он дорожил, особенно теперь, когда он начал осознавать, что завоевал его нечестно. Только сейчас в памяти всплыл тошнотворный страх, с которым он ожидал неприятельских бортовых залпов, ужас перед увечьем, преследовавший его на протяжении всего боя. Он презренный трус, не то что Лейтон, Болтон и Эллиот, ни разу в жизни не испытавшие страха. Если б он рассказал им все, если бы поведал не только о маневрах, но и о переживаниях, они бы пожалели его, словно калеку, его слава рассеялась бы как дым. От смущения его избавила леди Барбара. Она встала, остальные дамы последовали ее примеру.
— Не засиживайтесь за вином, — сказала леди Барбара, когда мужчины встали их проводить. — Капитан Хорнблауэр — прославленный игрок в вист, нас еще ждут карты.
IV
Из «Ангела» шли в кромешной тьме. Мария прижималась к мужу.
— Замечательный вечер, — говорила она. — Леди Барбара очень мила.
— Рад, что тебе понравилось, — сказал Хорнблауэр. Побывав где-нибудь, Мария всегда с наслаждением перемывала косточки гостям. Он съежился, чувствуя, что надвигается критический разбор леди Барбары.
— Она прекрасно воспитана, — неумолимо продолжала Мария, — гораздо лучше, чем выходило по твоим рассказам.
Порывшись в памяти, Хорнблауэр сообразил, что, говоря о леди Барбаре, больше нажимал на ее отвагу и умение свободно держаться в обществе лиц противоположного пола. Тогда Марии приятно было воображать графскую дочку этаким мужчиной в юбке. Теперь ей приятно вернуться к привычным представлениям: восторгаться тем, как леди Барбара воспитана, радоваться ее снисхождению.
— Очень приятная женщина, — осторожно сказал он, стараясь попасть в тон Марии.
— Она спросила, собираюсь ли я с тобой, я объяснила, что это было бы неразумно, учитывая те надежды, которые мы уже начали питать.
— Ты сказала ей это? — спросил Хорнблауэр резко. В последний миг он сдержался, чтобы не выплеснуть всю внезапно закипевшую в нем злость.
— Она пожелала мне счастья, — ответила Мария, — и просила тебя поздравить.
Хорнблауэра невыносимо раздосадовало, что Мария обсуждала с леди Барбарой свою беременность. Он не позволял себе думать почему. Значит, леди Барбара знает. У него и до того голова шла кругом — теперь за короткую прогулку до дома ему уже точно не привести мысли в порядок.
— Ох, — сказала Мария уже в спальне, — какие же тесные туфли!
Сидя на низком стуле, она поводила ступнями в белых нитяных чулках, ее тень, отбрасываемая свечой на туалетном столике, плясала на стене. Тень балдахина над кроватью мрачным черным прямоугольником лежала на потолке.
— Аккуратно вешай парадный мундир, — сказала Мария, вынимая из волос шпильки.
— Я спать не хочу, — в отчаянии произнес Хорнблауэр. Сейчас он отдал бы что угодно, лишь бы улизнуть, укрыться в одиночестве кормовой галереи. Но это было невозможно — слишком поздний час для побега, да и наряд несоответственный.
— Спать не хочет! — (Что за дурацкая привычка повторять его слова.) — Очень странно! Вечер был такой утомительный. Может, ты жареной утки переел?
— Нет.
Невозможно объяснить Марии, что творится у него в голове, невозможно сбежать. Заговорив об этом, он бы смертельно ее обидел. Нет, на такое он не способен. Он вздохнул и начал отстегивать шпагу.
— Ты только ляг, и сразу заснешь, — сказала Мария — она говорила по собственному опыту. — Нам так недолго осталось быть вместе.
Это была правда. Адмирал сообщил, что «Плутону», «Калигуле» и «Сатерленду» назначено сопровождать до Тахо ост-индский конвой, который уже формируется. Опять встает проклятый вопрос о команде: как, черт возьми, к сроку набрать матросов? С выездной сессии в Бодмине, возможно, пришлют еще партию осужденных. Лейтенанты вернутся со дня на день, хоть нескольких добровольцев да привезут. Но ему нужны марсовые, а марсовых не сыщешь ни в тюрьмах, ни на ярмарочных площадях.
— Суровая у нас жизнь, — проговорила Мария, размышляя о предстоящей разлуке.
— Лучше, чем обучать счету за восемь пенсов в неделю, — с натужной веселостью ответил Хорнблауэр.
До замужества Мария преподавала в школе — за обучение чтению родители платили четыре пенса, письму — шесть, счету — восемь.
— Да, конечно, — сказала Мария. — Я стольким обязана тебе, Горацио. Вот твоя ночная рубашка. Помню, мисс Уэнтворт разнюхала, что я учу с Алисой Стоун таблицу умножения, хотя ее родители платят только четыре пенса. Как меня тогда ругали! А потом
