— Ну да, — кивает Чэнь, которого нисколько не смутили мои доводы. — Понимаете, реформы Дэн Сяопина стали возможны исключительно благодаря тому, что случилось раньше, при Мао Цзедуне.
На мой взгляд, слова господина Чэня сродни разговорам о пользе ядерной бомбардировки Хиросимы, благодаря которой город отстроили заново, однако я понимаю, что спорить бесполезно, поэтому лишь ласково улыбаюсь и желаю доброй ночи.
Я приехала в Шаошань для изучения маоистской кухни, или, скорее, надуманного подвида хунаньской кухни, который хитрые местные владельцы ресторанов называют «семейной кухней Мао» (маоцзя цай). Меня заинтриговало, что маленькая кулинарная школа была названа в честь кровавого тирана. Кроме того, интересовали противоречивые чувства, которые китайцы испытывают к Мао — великому национальному герою и проклятию. Меня постоянно удивляло тот факт, что политические перемены в стране на протяжении двадцатого века влияли на китайскую кухню, да еще как влияли. В своей книге мне не хотелось ограничиваться кулинарными традициями провинции Хунань — хотелось осветить социально-политические аспекты здешней жизни, поэтому я просто не могла не поехать в Шаошань. Выходные получились совершенно сюрреалистическими.
Приехав на автобусе из Чанша, я прошлась по родной деревне Мао. Она оказалась удивительно милой. Деревенька, украшенная зелеными полями и садами, уютно устроилась в окруженной холмами долине, словно в колыбели. В центре расположились магазины и ларьки, торговавшие сувенирами: значками с изображениями Мао, его портретами в золоченых рамах, зажигалками, игравшими «Алеет восток»[25]. Во многих ресторанах подавались блюда «семейной кухни Мао». Через некоторое время я зашла в одно из таких заведений, стоявшее на краю небольшого поля. Внутри было поспокойнее.
У меня завязался разговор с хозяйкой, и мы около часа просидели на террасе, болтая за чаем под щебетание птиц в ветвях деревьев. Она показала мне свои поля с овощами, фруктовые деревья и рассказала, как в 1959 году, будучи еще маленькой девочкой, мельком видела Мао Цзэдуна. Родители взяли ее на руки и подняли над толпой, скандировавшей: «Да здравствует председатель Мао!» Вскоре мы переместились на кухню, где я увидела, как она готовит любимое блюдо Мао — тушеную свинину в соевом соусе.
Выяснилось, что госпожа Лю, или «Новая Армия» Лю, — поскольку именно так в приступе революционного энтузиазма назвали ее родители, жена секретаря шаошаньской партячейки Юйши Мао. В гостиной у Юйши и его супруги я увидела самое большое изображение Мао Цзэдуна, которое когда-либо встречалось мне в домах и квартирах китайцев. На постаменте из черного мрамора стоял огромный, больше телевизора, бронзовый бюст вождя. Тем вечером я ужинала вместе с ними и господином Чэнем, занимавшимся выращиванием роз, который проживал этажом выше. На ужин госпожа Лю подала приготовленные на моих глазах любимые блюда Мао: тушеную свинину, рыбу, запеченную на огне с чили, и сушеный редис с копченой грудинкой.
— Председатель Мао обожал тушеную свинину, — сказал Юйши, — он страшно рассердился на доктора, когда тот сказал ему, что ее надо есть поменьше, потому что она слишком жирная. На самом деле тушеная свинина полезна для здоровья — лично я съедаю по две миски в день, — голова от этого лучше работает. И вам тоже надо кушать ее побольше — женщинам для фигуры очень способствует.
Юйши был не единственным в Чанша, носившим фамилию Мао. Практически все, с кем я там познакомилась, звались Мао — вполне нормально для китайской деревни, жители которой в той или иной степени находятся в родстве друг с другом. (Традиционно женщины, выходя замуж, уезжают в деревни супругов, а мужчины, наоборот, привозят жен к себе, и их сыновья принимают фамилию отца.) Таким образом, нет ничего удивительного, что жители Чанша испытывают нечто сродни родственным чувствам к своему знаменитому однофамильцу.
Оказавшись в деревне, я попала в прошлое. Здесь по-прежнему обращались друг к другу, говоря «товарищ», во всей же остальной стране так, правда уже с насмешливой коннотацией, делают только геи и лесбиянки.
Дом, в котором жила семья Мао, сохранили с любовью, вплоть до малейших деталей. Повсюду заметны следы коммунистической пропаганды. На кухне над топившейся дровами плитой установлены подставки для копчения мяса, а на крючке висит почерневший металлический чайник. «Именно здесь, у очага, Мао Цзэдун собирался со всей семьей, — говорится в пояснительной табличке, — побуждая родных посвятить себя делу освобождения китайского народа». В соседней комнате мы узнаем из таблички, что «здесь Мао Цзэдун, будучи маленьким мальчиком, помогал матери по хозяйству». Целевая аудитория этих надписей и подписей — в основном школьники и доверчивые крестьяне, которые ходят большими группами по дому и фотографируются у главного входа.
Конечно, жителям Шаошаня за толпы туристов надо благодарить Мао. У них есть хороший материальный стимул продолжать представлять его в образе национального героя. Однако дело тут не только в деньгах. Односельчане китайского вождя деревни далеко не единственные, кто продолжает любить деспота, низринувшего страну в хаос. По всей Хунани во всем остальном интеллигентные и вполне разумные люди продолжают считать Мао последним великим главой государства, заставившим уважать страну после столетия унижений. При упоминании о Культурной революции, его «ошибке», они печально улыбаются, но прощают Мао: в конечном итоге никто ведь не застрахован от ошибок. Верно?
Они даже не ставят в вину Мао его самое чудовищное преступление: череду шагов, спровоцировавших голод 1958–1961 гг., когда погибли не менее тридцать миллионов человек. «Погода была плохой, и год за годом случались неурожаи», — раз за разом твердят мне в Китае, и я не могу понять: то ли они сами в это верят, то ли признать правду для них слишком болезненно. Согласно официальной доктрине коммунистической партии, «70 % из того, что сделал Мао, было правильным, а 30 % — ошибочным». Однако в Хунани, как сказал мне мой друг Лю Вэй, считают, что на самом деле «скорее 90 % решений Мао были верными, а 10 % — ошибочными».
Племянник Мао Цзэдуна, Мао Аньпин, достает сигарету. Он рассказывает о встрече со своим знаменитым дядей, которая состоялась за ужином в Шаошане в 1959 году. «С ним было очень весело. Весьма остроумный человек. Он так и не избавился от шаошаньского выговора. Самое забавное — он никогда не курил дорогие сигареты, что вполне можно ожидать от человека его положения. Ему нравилась марка „Лоцзяшань“, которую выпускают в Ухани. Знаете, по два мао пачка».
