– Это явно к тебе, – оглянулась Федотова. – Иди, дорогуша. Кажется, сегодня твой день!
Ирина со Стасом стояли посредине широкой центральной улицы под изучающими взглядами окружающих. Мимо них проходили нестройные ряды студентов. Дубровин махнул Даше и, поставив сумки, пошел навстречу. Ирина, закурив сигарету, деликатно осталась на месте. Даша шла, расстояние между ними сокращалось, и ей вдруг стало страшно – какими окажутся первые слова после долгого молчания?
– Привет, Дашуня, – тепло сказал Стас, наклоняясь и целуя ее в щеку. – От тебя пахнет яблоками. Это так непривычно.
– Привет. У нас вся комната в яблоках, не мудрено.
– Яблоки – плоды соблазна, – улыбнулся Дубровин, и Даша растаяла в этой сияющей улыбке. – Как у вас здесь с соблазнами?
– Кто ищет, тот всегда найдет, – в тон ему ответила она.
– Здравствуй, милая, – обняла Дашу подошедшая Ирина. – Куда это все идут?
– В столовую.
– Пойдем, мы тебя накормим. Стас привез деликатесы, приготовленные лично для тебя. Уверяю, ты такого еще не ела. Очень много вкусного, и подруг угостишь. Истосковались по нормальной еде?
– Интригующе, – улыбнулась Даша. – Пойдем. Подойдя к бараку, Ирина снова вытащила сигарету и устроилась на лавочке у входа.
– Вы заходите, а я скоро, – прикуривая, сказала она.
Даша благодарно посмотрела на нее и вошла первой. Стас едва пробрался между кроватями, ругая тех, кто держит молодежь в таких условиях.
– Жуть какая! Вы здесь, как пчелы в улье – друг по другу не ходите?
– Не ходим. Вот моя кровать, присаживайся.
– Рискну, – Дубровин осторожно сел и, как мама в прошлый раз, начал выгружать из сумки припасы. Первые минуты наедине оказались неестественно натянутыми, тяжелыми. Свертки из фольги разного размера один за другим оказались на заранее разостланной скатерке. – Поешь сначала.
Но Даша не представляла, что сможет проглотить хоть кусочек. Она почувствовала приятные запахи жареной картошки, мяса, приправ, но это не вызвало у нее аппетита. Она села рядом с Дубровиным и следила за каждым его движением, пытаясь подобрать слова для продолжения разговора. Мама ведь специально осталась на улице, дав им возможность пообщаться. Но долго напрягаться Даше не пришлось. Без всяких вступлений Стас взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы.
– Не знаю, как до сих пор не сошел с ума, – виновато опуская глаза, произнес он.
– Человек не знает своих возможностей, – пытаясь поймать его нерешительный взгляд, ответила Даша. – Мне тоже казалось, что жизнь остановится, но, как видишь, она продолжается.
– Прости меня, прости, ради бога. Я не могу без тебя. Мне кажется, это уже было однажды, все было: ссоры, отчуждение, примирение. И мы движемся по кругу, совершая прежние ошибки. Главное, я знаю, почему это происходит. Во всем виноват только я, девочка, только я – чувство вины страшная вещь, Дашуня. Я не представляю, что смогу выдержать без тебя еще неделю, день, час. Я должен знать, что ты со мной, даже когда находишься где-то далеко. Мы не должны больше расставаться. Такие разлуки не для нас.
– Ты красиво говоришь. А что для нас? Я перестала понимать, что между нами происходит. Это какой-то неестественный, киношный сценарий, в котором мы играем главные роли. Страсть сменяется отчуждением на месяцы, а потом ты появляешься, целуешь меня и говоришь «прости».
– Подскажи слова, которые помогут мне получить прощение.
– Не надо, Стас, – отстраняясь, с грустью сказала Даша. – Слов было достаточно. Я перестала понимать тебя, чувствовать тебя. Как говорят психологи, я сошла с твоей волны. Знаешь, я только не могу понять, зачем тебе понадобилось мое признание в любви? Зачем тогда, на даче ты подвел меня к краю? Ты хотел узнать, на что я готова ради своей любви? Словно испытывал на прочность, да? Ты ведь знаешь, что все эти годы сдерживало меня. В тот момент я позволила себе забыть все ограничения, а ты, напротив, спустился с небес. Ты получил удовольствие, добившись от меня согласия стать твоей, и тут же легко отказался от этого.
– Легко? Как ты заблуждаешься… Я не такой сильный и смелый мужчина, которого ты себе придумала много лет назад, Дашуня, – поднявшись, обреченно произнес Дубровин. – И если я покажу тебе свое истинное лицо, ты первая захочешь навсегда избавиться от меня. Я боюсь этого больше всего на свете. Это бесконечная мука, она не дает мне покоя, саднит, делает невыносимой жизнь. Ты когда-то сказала, что я еще не жил. Даша, ты попала в «десятку», но слишком многое исправить просто невозможно.
– Ты в плену собственных запретов, ограничений. Правда, этим страдает большая половина рода человеческого. Я тоже не исключение.
– Даша, Даша. – Стас не мог говорить, он почувствовал удушье, когда хочется рвануть ворот рубашки, рывком снять свитер и вдохнуть воздух полной грудью. Когда он в последний раз дышал полной грудью?
Дубровин подошел к окну, просто глядя вдаль, не видя ничего. В этот момент Даше показалось, что время движется вспять. Точно так же он стоял у огромного окна на своей даче и точно такое же теплое, разливающееся по всему телу чувство испытала тогда Даша. Дубровин отвернулся, чтобы не встретиться с ней взглядом. Смотреть ей в глаза оказалось такой мукой. Честные, пытливые, они пронзали его насквозь, хотелось скорчиться и освободиться от всего, что причиняет такую невыносимую боль. Стас уже жалел, что согласился приехать. В прошлый раз у него была причина отказаться – он болел, болел долго и не желал выздоравливать. Работа, заботы, проблемы оставались все те дни где-то далеко. Высокая температура лишила голову мыслей, сделала его тело вялым, беспомощным. Оно отказывалось подчиняться и требовало заботы. Он автоматически принимал подаваемые Тамарой лекарства, зная, что они все равно ему не помогут. Он не хотел выздоравливать. И Тамару видеть больше не было сил, но он глотал таблетки, пил травяные чаи, заваренные заботливой супругой, и заставлял себя общаться с детьми. Ни Федору, ни Валере не удавалось привести отца в благостное расположение. Дежурные фразы о здоровье – не более. Они вели себя скованно в его присутствии, старались свести общение до минимума. Их откровенно не очень огорчало то, что отец болел, – они жили своей жизнью. Стас вдруг остро ощутил это, как и то, что там для него места нет. Он слишком долго был не рядом, а чуть поодаль, приближаясь, как ясное солнышко, после обвинительных слов Тамары. Теперь некого винить. Он пожинал плоды своего легкомыслия, хотя плохим отцом Дубровин себя все же не считал. Он так же переживал, когда мальчики болели, радовался, когда делали первые шаги, произносили первые слова. Да, Тамара была с ними больше, имела возможность видеть изо дня в день, как они менялись, превращаясь из розовощеких карапузов в маленьких мальчиков, юношей. Что теперь думать об этом… Они выросли, и извечная проблема поколений, кажется, легла между ними непроходимой пустыней. К тому же Федор просто предал его.
