сделай там то и скажи это, и он сделает и скажет, потому что обещал. Но сгоряча. И что ему за это будет? Ноздри ему будут выдраны, вот что. И еще выжгут на лбу «ВОР», а после натрут это порохом, чтобы даже издалека хорошо было видно, кто он теперь такой. И прощай, Анюта, зря он ей тогда письма не написал, потому что после всего этого как и чем напишешь? Будет уже нечем! Потому что руку отчекрыжат. А какой у него раньше был красивый почерк! Его же из-за почерка к Румянцеву взяли, он это знает. Их же тогда, таких героев, было четверо, их пригласили в штаб, и генерал-адъютант Сивцов сказал: пишите, братцы-господа, рапорт. Они написали. У него было красивей всех, и его взяли. Ему вышел случай! А теперь, похоже, будет совсем другое. Жаль, конечно, но теперь уже ничего не поделаешь, он же обещал, Семен будет на него надеяться. Да и мало ли как оно иногда в жизни бывает. Вон как дядя про себя рассказывал! И Иван стал вспоминать о том, как дядя Тодар вернулся после Данцига домой и ничего с собой не привез, и думал всякое. И тут вдруг к нему приезжают, говорят: это, Тодар, очень хорошо, что ты ни с чем приехал, значит, ты наш. А если так, то садись на коня и поехали с нами на Вильно, будем там славно гулять! И погуляли. Дядя потом вернулся с четырьмя подводами, был очень доволен и еще отцу хвалился…
И тут Митрий оглянулся и спросил, далеко ли им еще ехать. Иван осмотрелся. Они были уже на Шлиссельбургском тракте, но проехали еще совсем немного. Иван сказал, что нужно ехать еще дальше, он скажет, когда будет надо. Они еще проехали, потом еще. Иван смотрел очень внимательно, боялся, что пропустит то место. Но не пропустил. Там и вправду справа на сосне был сделан свежий затес, а через пятьдесят шагов еще один. Иван велел остановиться, но из коляски выходить не стал, потому что место было очень нехорошее: и дикое, и тесное, и мокрое. Самое место, подумал Иван. И ничего не видно, он еще подумал.
Тут вдруг сразу зашуршали ветки, и из лесу вышел человек. Был он высокий, крепкий, одетый как простой мастеровой и в низко надвинутой шапке. Но из-под нее торчали букли. Да и выправка, и шаг у того человека — все это было армейское. Но не мое это дело, подумал Иван, мне было сказано — и я скажу. И он соскочил с коляски. Тот подошел, Иван ему кивнул, и тот кивнул в ответ. Иван сказал: свершилось. Тот опять кивнул. Иван сказал: скоро повезут. Тот усмехнулся и спросил: когда? Иван сказал: не знаю. Тот сказал: ладно, подождем. И сразу развернулся и пошел обратно. Когда он туда вошел, в ту чащу, так сразу там сгинул. И стало там пусто и тихо! Только вдруг как будто что сверкнуло и опять пропало. Мушкетный ствол, вот это что, подумал Иван, сразу сел в коляску и сказал: давай обратно, живо! Митрий ловко развернулся, и они поехали обратно.
Но обратно — это не совсем. Иван сказал, что теперь им надо в город. Митрий спросил, куда, Иван ответил. И опять они ехали молча. Иван был очень мрачен. Ну еще бы! У него же из головы не шел тот мушкет, который он видел в кустах. Он же понимал, что это значит! И думал, что ему теперь только одной рукой не отделаться, им теперь дай две! И голову туда же. А за что? Да только за его упрямство, вот за что! Вот о чем тогда думал Иван, но Митрий ехал себе дальше, он его не останавливал и уж тем более не разворачивал. И вот они уже совсем подъехали, уже пошли городские рогатки. На рогатках у них требовали пропуск, Иван на это отвечал «Фузея», и их сразу пропускали. Так Ивана научил Семен.
Так и дальше, по Семеновым словам, они, не доезжая до Фонтанки, повернули налево, проехали еще немного и остановились возле здоровенного дворца — на том углу, где было сказано. Иван сошел и велел возвращаться совсем, Митрий развернулся и уехал. А Иван поднялся по крыльцу и постучался. Ему открыли, он вошел, снял шляпу и сказал, что он по срочному делу, что его дядя прислал. Седой важный старик, который там стоял, строго спросил: какой дядя? Дядя Семен, сказал Иван. И сразу добавил: очень срочно! Старик на это только усмехнулся, и очень надменно, как будто он не лакей, а фельдмаршал. Ивана взяла злость, и он еще раз сказал: очень срочно! У старика аж челюсть задрожала! Но он все равно с места не сдвинулся, а только повернулся и велел второму, молодому, сбегать. Молодой скривился и не побежал, а нарочито медленно пошел. И долго он поднимался по лестнице! После также долго шел к двери. Зато после очень скоро вышел, перегнулся через балюстраду и замахал рукой: мол, проходите! Седой старик важно насупился и отвернулся. А Иван пригладил букли и пошел. Лестница была высокая, широкая, вся в позолоте и накрытая ковром, Иван поднимался все выше и выше и думал, что, может быть, Семен и в самом деле прав: все еще только начинается.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Банк
Когда Иван поднялся на второй этаж, лакей повел его дальше — сперва в одну комнату, а из нее во вторую, из второй в третью, и только перед четвертой он остановился, раскрыл ее и кивнул головой, что означало Ивану входить. Иван вошел. В той комнате было темно, потому что окна там были плотно завешены, только на столе стояли в подсвечниках свечи, и от них было немного света. Стол был ломберный, зеленого сукна, уже сильно исчерканный записями, да и на полу уже валялось не меньше полудесятка пропонтированных колод. А за столом сидели игроки. Их было четверо. Прямо напротив входа сидел сам хозяин, Никита Иванович Панин. Слева от него сидел и смотрел на Ивана генерал-поручик князь Волконский, Михаил Никитич, Иван его сразу узнал, вспомнил по Пруссии. Зато того сухого старика в длиннющем парике, который сидел напротив князя, Иван прежде никогда не видел. Это уже после, по его словам, Иван догадался, кто это — это был сенатор, конференц-министр Неплюев, тогдашний губернатор Петербурга. Но Петербург Ивану что! А вот когда четвертый из сидевших за столом,
