Позже нас доставили обратно в аэропорт, откуда Роман улетел в Россию, а мы с Томом сели на Gulfstream III — небольшой самолет, принадлежащий НАСА, с двумя кроватями, расположенными в кормовой части, и отдельным салоном для десяти пассажиров. Из-за усталости прощание прошло как в тумане и без сантиментов. В нас их уже не осталось. Мы все были готовы забыться сном. Полет до Хьюстона займет около 20 часов. В моменты пробуждения медики будут приставать с проверкой наших жизненных показателей и настойчиво требовать новых образцов крови и мочи; в НАСА стараются получить как можно больше данных о физиологических последствиях длительного космического полета. Пока самолет дозаправляется в Престуике (международный аэропорт в Шотландии), я принимаю душ, сидя на стуле. Вымыть руки, почувствовать всего себя снова чистым впервые за последние полгода — удивительное ощущение.
Когда после посадки в Хьюстоне я вышел из самолета, жутко уставший и все еще нетвердо стоящий на ногах, меня встречала только небольшая группа. Я поцеловал и обнял Хелен. Возможность разговаривать с ней без двухсекундной задержки, сопровождавшей все наши телефонные разговоры на МКС, казалась одновременно декадентской роскошью и привычным удобством. Пришли члены семьи и друзья — люди, которых я знаю, люблю, и о которых я думал все последние пять месяцев. Я уделил немного времени каждому из них. Общение было приятным, но и немного натянутым, как прием поздравлений от многочисленных гостей на свадьбе — обязательность ритуала накладывала свою печать. Хелен наблюдает, понимая, что я хочу уйти. И мы ушли в квартиру для экипажа.
Время — половина двенадцатого ночи, а значит, пора наполнить 14 пробирок образцами крови, а потом провести несколько упражнений и тестов, чтобы оценить способность сохранять равновесие и сосредотачиваться. Мы с Томом всегда знали, что нам придется это делать, и знали, что это очень важно, но, конечно, в столь поздний час и в нашем состоянии мы были слегка раздосадованы этими упражнениями, особенно когда поняли, что мы проваливаем тесты.
Одно из упражнений на координацию было похоже на то, которое я выполнял 21 год назад в Оттаве при прохождении отбора в астронавты: используя по очереди левую руку, правую руку и обе руки, нужно вставлять колышки в ряд отверстий в доске; оцениваются скорость и точность. Это как играть в криббидж (карточная игра) на скорость. После невесомости я был неловок, и мне было трудно даже достать один колышек из неглубокой корзинки так, чтобы не разбросать по полу остальные. Потом был еще компьютерный тест, где нужно было удержать курсор в круге, который перемещается по экрану, параллельно набирая на клавиатуре числа, появляющиеся на другом экране. Но всего хуже был симулятор движения. Сидишь в небольшой круглой кабине, установленной на качающейся платформе, и реагируешь на компьютерные изображения, моделирующие полет на учебном самолете НАСА Northrop T-38, поездку на гоночной машине по горному серпантину или маневрирование на вездеходе по поверхности Марса. Даже во время предполетной подготовки образы на экране были довольно раздражающими, но теперь ощущения были по-настоящему тошнотворными.
Я никогда не думал, что, отправляясь в кровать, буду так счастлив, как в ту ночь. Несколько месяцев я безо всяких усилий мог выполнять всякие кульбиты, а теперь с трудом держу голову. Единственное, с чем я мог сейчас справиться, — это кровать.
Но в тот вечер я был счастлив по другой причине: я чувствовал, что мы преуспели в чем-то очень сложном. Экспедиция МКС-34/35 прошла успешно в научном плане, а социальные сети сделали ее успешной и в образовательной сфере тоже. Я знал, что уже никогда не вернусь в космос; я наконец достиг той цели, которой посвятил почти всю свою жизнь. И мне не от этого было грустно. Я чувствовал ликование: мне удалось! И я знал, что предстоит еще многое сделать, пусть даже на данный момент я не вполне уверен, что именно. Но если постоянное наблюдение за 16 восходами солнца в сутки и за многообразием Земли меня чему-то и научило, так только тому, что вызовов и возможностей существует всегда намного больше, чем времени, чтобы их испытать.
Да, мы довольно жестко врезались в землю в Казахстане. Но я не рассматриваю это как завершение чего-либо. Наоборот, для меня это начало чего-то нового. И, по крайней мере, в этом смысле посадка была мягкой.
13. Спускаясь по трапу
Во времена, когда шаттлы еще использовались для полетов в космос, я регулярно летал из Хьюстона на мыс Канаверал на маленьком самолете. Вид из иллюминатора был не слишком живописным: маршруты гражданских самолетов должны пролегать за пределами военных воздушных коридоров, а в этой части мира таких коридоров довольно много, поэтому большая часть моего полета проходила прямо над шоссе. Я двигался вдоль трассы I-10, как любой другой пассажир, регулярно ездящий из пригорода в город на работу, только на 3 км выше, поэтому мог видеть более длинный участок серой ленты дороги, натянутой на песчаных равнинах северного побережья Мексиканского залива. Ничего впечатляющего.
Но однажды, когда мы летели над Западной Вирджинией на двухмоторном самолете Beechcraft Baron с моим другом, пожарным Рассом Вилсоном, что-то слегка коснулось моей ноги, моей голой ноги — был жаркий летний день, поэтому мы были в шортах. Решив, что это скорее всего электропровод, болтающийся под креслом пилота, я немного сдвинулся, чтобы убрать от него ногу. Но в следующий момент он снова коснулся моей ноги. Странно. Я посмотрел вниз и обнаружил на полу черную змею. Не подвязочная змея[8] и не питон, но определенно самая большая рептилия, которую мне доводилось видеть в кабине самолета. Я инстинктивно задрал ноги на кресло, Расс обратил на это внимание, посмотрел вниз и тоже увидел змею. На несколько долгих секунд мы застыли, не веря своим глазам.
Когда у летчиков-истребителей случается по-настоящему сложный вылет, то они говорят, что были заняты «уничтожением змей и тушением огня». Но сейчас у нас в самолете оказалась настоящая змея, и пытаться убить ее на высоте 3 км казалось не самой здравой идеей. Неудачное покушение на ее жизнь вряд ли сделает ее добрее по отношению к нам. Но Расс не стал ждать: он схватил планшет, на котором были наши контрольные списки, и с его помощью придавил змею к полу. Потом он крепко взял ее чуть ниже головы и выдернул из-под моего кресла.
Змея в ответ начала извиваться и биться, пытаясь вырваться, а я старался продолжать управлять самолетом так, как будто не происходит ничего необычного. Что дальше?
Безо всяких дискуссий мы решили открыть иллюминатор с моей стороны. Он был небольшого размера, достаточного только для того, чтобы в случае пожара можно было очистить кабину от дыма, но, открыв окно на скорости 320 км/ч, мы как будто оказались в самом центре урагана. Был жуткий шум, наши перепонки лопались от падения давления в кабине, еще и эта змея, которая пыталась обвиться вокруг всего, за что могла зацепиться. Однако пожарные отлично справляются с критическими ситуациями. Расс спокойно перегнулся через меня, просунул руку в окно, каким-то образом протащил туда змею, а потом разжал руку. Уф. Змеи больше нет. Мы быстро закрыли иллюминатор и решили осмотреться, нет ли здесь еще змей. И как змея вообще смогла пробраться в кабину? Неужели это действительно произошло?
Взрыв нервного смеха после мощного выброса адреналина. Теперь уже это происшествие казалось невероятной выдумкой, веселым анекдотом. Потом я задумался: а где эта змея теперь? И я представил себе такую картину: черная змея, извивающаяся в свободном падении, сбитая с толку и дезориентированная, разбивается о ветровое стекло автомобиля — и я перестал смеяться, потому что я отлично понимал, каково это.
Возвращаясь на Землю из космоса, я испытывал ощущения, как будто меня грубо сбросили вниз с небес, и потом — шлеп! Еще час назад я обладал способностями супергероя — я мог летать. Теперь же я был так слаб, что без посторонней помощи с трудом мог пройти, прихрамывая, только пару шагов. Мое тело, избалованное роскошью невесомости, агрессивно протестовало против возвращения гравитации. Я был истощен, меня тошнило; мои конечности будто налились свинцом, а координация была нарушена.
Во время послеполетной пресс-конференции я был немного не сдержан, когда журналисты задавали неизбежный вопрос о том, как я себя чувствую теперь, когда «все закончилось». На самом деле ничего еще не закончилось: после каждой экспедиции несколько месяцев уходит на реабилитацию, медицинские обследования и обстоятельное и подробное обсуждение всех деталей полета со всеми заинтересованными лицами, начиная от руководителей НАСА и заканчивая людьми, ответственными за снабжение МКС. Однако прежде всего мне докучал этот вопрос, поскольку подразумевал, что космический полет был последним моим стоящим жизненным достижением, и, как не печально, он подошел к концу. Но я смотрю и на себя, и на мир иначе. Я считаю, что каждая экспедиция — это всего лишь одна из нитей, составляющих ткань моей жизни, которая, я надеюсь, еще весьма далека от завершения.
