журнал «Посев» сделал вывод о том, что выставка Глазунова — своеобразная политическая демонстрация, отражающая скрытую борьбу в Кремле между националистами-государственниками и либералами-партийцами. Чувствовалось, что выход этой борьбы (и не только идейной) на поверхность мир увидит уже совсем скоро.
Глазунов рисовал не только старушек в гробу, Брежнева и Щелокова, но и кучу именитых иностранцев, от Индиры Ганди до Федерико Феллини (часто по фотографиям), тем не менее по числу посетивших мастерскую живых дипломатов и послов фору ему мог дать Анатолий Брусиловский. Свою первую мастерскую он обустроил в Казарменном переулке: обширный полуподвал старого дома чуть ли не допожарной постройки включал в себя большой зал, сени и спальни с русской печью. Красота! Художник достал вагонку (жуткий «дюфицит»), обжег ее паяльной лампой и обил стены мастерской. Стена была готова для развески картин. Мебель приволокли соответствующую — большущий деревянный стол с лавками, покрытыми медвежьими шкурами. На резном дубовом столе художник примастил раструб старинного граммофона, «как гигантский цветок вьюнка, который играл роль “рога изобилия” — при умелой сервировке из него как бы высыпались фрукты, грозди разноцветного винограда, айва (любимый мой плод!), сливы, груши, персики».
Одним из первых запоминающихся мероприятий в мастерской стала в 1967 году квартирная выставка Михаила Шемякина, разгружавшего в это время вагоны в Ленинграде. Шемякин по приглашению Брусиловского привез грузовик своих работ, а тот позвал Георгия Костаки, других коллекционеров, богему. Благодаря этой выставке о Шемякине узнали и в Париже. А в 1971 году он и вовсе покинул пределы СССР.
Необычными были застолья у Брусиловского. Казалось бы — в то время очередей чем, кроме водки, колбасы, икры, можно было украсить стол? Однако знатоки и здесь находили выход. Масса возможностей открылась для гурманов с появлением в Москве магазинов «Охотник», продававших дары природы — мясо убиенных диких животных: кабанов, оленей, медведей. «Покупалась нога, окорок, задняя часть оленя или изюбря. Готовился маринад из красного сухого вина, специй — всех, какие под рукой: гвоздика, перец зернышками, кардамон, мускатный орех, лавровый лист и т. д. Все это богатство уваривалось, остужалось, и этим маринадом заливался окорок. Поскольку дело было обычно во время длинной московской зимы, ведро с мясом ставилось на холод, под гнет. Дня три, время от времени переворачивая, надо было окорок выдерживать в маринаде. А пока что готовился соус — знаменитый “венизон”. Апельсиновая кожура отваривалась, прокручивалась через мясорубку, превращалась в нежную пасту. Ягоду бруснику разминали, сок сливали, а остальное уваривали с сахаром. Затем добавляли сок, лимонную кислоту и смешивали с апельсиновой пастой и красным вином получше. Соус был готов! Мясо благородного (!) оленя, вынув из маринада, укладывают на широкий противень и — в печь! Часа на два умеренного огня, время от времени поливая соком — только бы не пересушить. После чего — подавать! При правильном ведении дела нарезанное широкими ломтями мясо обнаруживает нежно-розовый цвет и консистенцию паштета — то есть просто тает во рту! Вот тут-то и пора вспомнить о соусе, ибо он здесь совершенно незаменим». Замечательный рецепт так и просится в книгу о вкусной и здоровой пище, он не устарел и сегодня, вот только магазины «Охотник» куда-то подевались.
Прежние традиции унаследовала и новая мастерская художника на чердаке на Новокузнецкой. Появилась она (учитывая уже описанные нами истории) даже слишком легко, а все благодаря нанятому Брусиловским прорабу, которому он вручил нарисованный эскиз. За каждый гвоздь и дощечку честный советский человек приносил ему отчет — квитанцию с печатью. А когда вся работа была окончена, художник отдал ему гонорар в обмен на ключ от студии. Мало того, прораб оказался еще и трезвенником, а быть может, был в завязке: приходил к Брусиловскому (он жил этажом ниже), здоровался, получал деньги в обмен на чеки. Такие вот чудеса случались. И ни в какие шашлычные художник его не водил. Во как…
Из принципиальных соображений Брусиловский заставил себя (хотя это далось непросто) не подниматься на стройплощадку, а прийти в уже готовую студию. И вот этот день настал: «Через три месяца он пригласил меня подняться. Зайдя, я ахнул! Огромный (потому, что пустой!) зал сверкал белизной стен, витринные окна изливали волны света. Свежеокрашенный светлый пол, антресоли для хранения работ, подвесные мощные светильники». Дальше все развивалось по накатанной плоскости. Бдительные соседи по дому «настучали» в ОБХСС — пусть, мол, там проверят, откуда стройматериалы, не ворованные ли? Предъявленные художником квитанции убедили борцов с хищениями социалистической собственности, что всё в порядке — можно «стучать» дальше.
Из окон новой студии открывался прелестный вид на старое Замоскворечье: хоть весь день пиши! Не только застолья с оленьей ногой, но и квартирные выставки притягивали сюда изысканную публику. В апреле 1976 года Брусиловский устроил квартирник на всю Москву: одна за одной подкатывали на Новокузнецкую красивые авто с дипломатическими номерами, откуда выходили не по-светски одетые мужчины и женщины. Пожаловал и сам Микеланджело Антониони, скромно одетый старичок, поначалу не узнанный хозяином. Лишь когда итальянец оценил смелость художника, хранящего дома столько ценных предметов искусства, и посетовал, что своих Рубенсов он вынужден держать в банке за семью печатями, Брусиловский догадался, кто перед ним: это же он, создатель «Фотоувеличения» с Дэвидом Хеммингсом в главной роли! Антониони мог бы поделиться с Брусиловским секретами мастерства — ведь он любил во время съемок подкрашивать натуру — траву, деревья и даже реки.
А сколько телевизионщиков перебывало на Новокузнецкой — не перечесть. Нет, конечно, не из программы «Время», которая в этот период вести с полей передавала, а из других телеканалов — французских, шведских, немецких… Всех иностранных дипломатов записал Брусиловский (в том числе и американского консула), всех интеллектуалов перечислил, не забыв и… Аллу Пугачеву, Илью Резника и Раймонда Паулса — «Раймошу». Они тоже приходили к нему в гости, и самое главное, что художник счел нужным это вспомнить и красочно, с нескрываемой гордостью выделить. Резник посвятил Брусиловскому пространные стихи, которые адресат поставил в один ряд с виршами Сапгира и Холина. Все для них было едино — и Алла Пугачева с Анной Ахматовой, и Бёрнс с Бернесом.
На музыкальных квартирниках выступали помимо Пугачевой Александр Градский и Андрей Макаревич. А то цыганский вечер устроят с песнями и танцами в костюмах от знатных модельеров, наверное, и от Славы Зайцева: «В студии раздвигалась мебель, что-то уносилось вон, посреди просторного зала, среди ковров расстилалась цветастая скатерть, на нее — ставились бутылки, тарелки, всякая снедь. Вокруг укладывалась масса ярких шелковых подушек, гости сидели, полулежали на них — ну, словом, табор! Сзади полукругом — цыгане! Да не те, эстрадные, с наигранным наглым буйством, а настоящие: двое мужчин с гитарами, три женщины. Пели задумчиво,
