Он прошелся по комнате, чтобы взять сигарету, а на самом деле ради удовольствия прошлепать в носках перед элегантно разодетой гостьей.
— Мне стало скучно, — ответил он.
— Я не выношу их, — сказала она с легкой дрожью.
Он удивленно взглянул на нее: слова прозвучали искренне и естественно.
Я не выношу сеньора Гонсалеса и эту шлюху, которую он взял в жены. Отвратительно, что на них теперь объявлена мода, на них и их вечера. Вообще мне больше не хочется нигде появляться. Пропал стиль, нет того духа. Я уже несколько месяцев не встречала ни Больфа Юбенка, ни доктора Притчета, ни других из нашей компании. А эти новые лица, они похожи на подручных мясника. Все-таки наша братия были джентльмены.
— Да, конечно, — мечтательно произнес он. — Смешно, но разница налицо. То же самое происходит и в нашей фирме: можно было общаться с Клемом Уэзерби, культурный человек, а Каффи Мейгс — тут иное дело… — Он резко оборвал себя.
— Просто позор какой-то, — сказала она, будто обвиняя всех и вся. — Нет, это им с рук не сойдет.
Она не объясняла, кому и что не сойдет с рук. Он знал, что она имеет в виду. В наступившей минуте молчания они как будто потянулись друг к другу за поддержкой.
Еще через минуту он не без иронии и некоторого удовольствия констатировал, что Лилиан начинает упускать из виду признаки старения. Ей не шел темно-красный цвет; он придавал ее лицу воспаленный оттенок, который, насыщаясь тенями в неровностях кожи, разрыхлял ее то того, что она выглядела дряблой. В результате ее весело-насмешливый вид сменился на застарело-озлобленный.
Он видел, что она изучающе смотрит на него. Потом она изобразила на лице приятную улыбку — верный признак того, что сейчас скажет какую-нибудь гадость, и сказала:
— Ты плохо себя чувствуешь, Джим? Выглядишь как не проспавшийся кучер.
Он усмехнулся:
— Могу себе это позволить.
— Я знаю, милый. Ты ведь один из самых влиятельных людей в Нью-Йорке. — И добавила: — Бедный Нью-Йорк!
— Ну-ну.
Во всяком случае надо признать, что ты способен на что угодно. Вот почему я пришла к тебе, — добавила она и весело хохотнула, чтобы несколько смягчить жесткую откровенность тона.
— Ну хорошо, — спокойно и безучастно отозвался он.
— Я решила, что лучше прийти к тебе и поговорить так, чем у всех на глазах.
— Конечно, так благоразумнее.
— Кажется, в прошлом я была тебе полезна.
— В прошлом — да.
— Уверена, что могу рассчитывать на тебя.
— Конечно, только не звучит ли это слишком просто, не философски? Как мы можем быть нынче в чем-то уверены?
— Джим, — вскинулась она, — ты должен помочь мне.
— Дорогая, я в твоем распоряжении, сделаю для тебя все, — ответил он, так как их правила общения требовали отвечать на прямое заявление заведомой ложью. Лилиан теряет почву под ногами, подумал он и порадовался, что имеет дело со слабеющим противником.
Она уже начала пренебрегать своим главным оружием — внешностью. Из прически выбилось несколько прядей; лак на ногтях, в тон платью, был густо-красного цвета, как запекшаяся кровь, но не составляло труда заметить, что в некоторых местах он потрескался и сошел; на широком фоне обнаженной в низком квадратном вырезе кожи, атласно гладкой, он заметил поблескивание крошечной булавочки, которой была подхвачена лямка сорочки.
— Ты не должен этого позволять! — с воинственным пафосом заявила она, маскируя просьбу тоном приказа. — Ты этого не позволишь!
— Вот как? Чего же?
— Развода!
— О-о! — На его лице вспыхнул живой интерес.
— Ты знаешь, что он намерен развестись со мной?
— Да, слышал мельком кое-что.
— Процесс назначен на следующий месяц. Именно уже назначен, как я и говорю. Это встало ему в кругленькую сумму, но он купил судью, бейлифов, судебных клерков, нескольких законодателей, их сторонников и сторонников их сторонников, полдюжины чиновников — купил весь бракоразводный процесс, как частную лавочку, не оставив ни единой щелочки, куда бы я могла втиснуться и заявить обоснованный протест.
— Вот как.
— Ты, конечно, знаешь, на каком основании он начал процесс.
— Догадываюсь.
— Но ведь я сделала это в качестве услуги тебе! — В ее голосе уже проступали тревога и истерика. — Я рассказала тебе о твоей сестре, чтобы ты смог добиться дарственного сертификата в пользу своих друзей, которого…
— Клянусь, я не знаю, кто проболтался… Только очень немногие люди на самом верху знали, что информация получена от тебя, и уверен, никто не осмелился бы упомянуть…
— Я тоже уверена, что никто не упоминал мое имя. У него самого ума хватило догадаться, как ты думаешь?
— Пожалуй, да. Но ведь ты знала, что рискуешь.
— Я не думала, что он зайдет так далеко. Не думала, что он разведется со мной. Не думала, что…
Он прервал ее легким хохотком и сказал с удивительной прозорливостью:
— Ты не думала, что на чувстве вины долго не поиграешь, а, Лилиан?
Она изумленно взглянула на него и холодно ответила:
— Я и сейчас так не думаю.
— Нет, дорогая, виной не повяжешь, во всяком случае, не такого мужчину, как твой супруг.
— Я не хочу, чтобы он развелся со мной! — вдруг истерично вырвалось у нее. — Не хочу, чтобы он освободился! Я этого не позволю! Не допущу, чтобы моя жизнь оказалась полным провалом! — Она резко остановилась, словно выдала слишком много.
Он тихонько посмеивался и покачивал головой с понимающим, почти исполненным достоинства и сочувствия видом.
— В конце концов, он мой муж, — беспомощно сказала она.
— Да, Лилиан, конечно, я знаю.
— Знаешь, что он задумал? Он хочет добиться такого решения суда, чтобы оставить меня без гроша, — никаких алиментов, никакого обеспечения — ничего! Он хочет, чтобы последнее слово осталось за ним. Вот видишь? Если ему это удастся, то значит, этот дарственный сертификат обернулся против меня.
— Конечно, дорогая, я все понимаю.
— И кроме того… Стыдно подумать, но на что же я буду жить? По нынешним временам моих собственных денег ни на что не хватит. В основном это акции, доставшиеся мне от отца, но все те предприятия давно закрылись. Что я буду делать?
— Но, Лилиан, я думал, тебя не волнуют деньги или какие-то иные материальные блага.
— Ты не понимаешь! Я говорю не о деньгах, я говорю о нищете! Настоящей, вонючей, жалкой нищете! Недопустимой для культурного человека! Неужели мне… придется думать о еде, о жилье?
Он смотрел на нее с легкой улыбкой; на его обмякшем стареющем лице появилось мудрое выражение, оно даже подтянулось; он открывал для себя радость полного понимания — той реальности, которую он мог позволить себе понимать.
— Джим, ты должен мне помочь! Мой адвокат бессилен. Я истратила все свои небольшие средства на него и его помощников, на агентов и детективов, но с одним результатом: они ничего не могут для меня сделать. Сегодня днем я получила от адвоката окончательный отчет. Он прямо сказал, что у меня нет ни единого шанса. Больше, как ни ломала голову, я не нашла никого, к кому могла бы обратиться с таким делом. Я рассчитывала на Бертрама Скаддера, но… ты сам знаешь, как его дела. Кстати, именно потому, что я старалась помочь тебе. Джим, ты один можешь спасти меня. Твои связи выводят на самый верх. Ты имеешь доступ к первым лицам. Шепни своим друзьям, чтобы они шепнули своим друзьям. Достаточно будет одного слова Висли. Пусть прикажут отменить решение о разводе. Просто отменить.
Он медленно, почти сочувственно покачал головой, как утомленный профессионал, глядя на не в меру прыткого дилетанта.
— Лилиан, это невозможно, — твердо сказал он. — Я был бы рад это сделать — по тем же соображениям, что и ты, — и ты это, конечно, знаешь. Но моих возможностей явно не хватит в этом деле.
Она смотрела на него потемневшими безжизненными глазами. Когда она заговорила, губы ее искривились столь злобно и презрительно, что он осмелился признать лишь одно — это презрение относится к ним обоим. Она сказала:
— Я знаю, что ты был бы рад это сделать.
Он не имел намерения притворяться; как ни странно, впервые ему приятнее оказалось сказать правду; как ни удивительно, сказать правду иной раз тоже доставляло ему удовольствие — особого рода.
— Полагаю, ты и сама знаешь, что тут ничем не поможешь, — сказал он. — Нынче никто не оказывает услуг, не получая ничего взамен. А ставки все растут. Связи, о которых ты говорила, штука сложная, все они переплелись в клубок, ниточки от одного тянутся ко всем другим, и никто не осмелится пальцем пошевелить, боясь, как бы это ему потом не вышло боком. Там люди начинают действовать, только когда их самих подпирает, когда ставка — жизнь или смерть; только на таком уровне ставок мы нынче ввязываемся в игру. И какое этим тузам дело до твоей личной жизни? Тебе хочется удержать мужа, а им до этого какое дело? Им от этого ни холодно, ни жарко. Ну, допустим, влезу я в это дело, и что же я им предложу за то, чтобы перешерстить всю судебную мафию, дорвавшуюся до выгодного дельца? Кроме того, в данный момент ребята наверху не возьмутся за это вообще ни за какие коврижки. Им надо держать ухо востро насчет твоего муженька, сейчас под него не подкопаешься — после того как моя сестричка взорвала бомбу на радио.
